Разбитое зеркало

Зимами бывало тоже нелегко, что людям, что скотине. Нарымская зима студеная, долгая — в мае еще сиверок, в сентябре — зазимок. Коров и коней держали в добрых дворах, так в крестьянстве исстари заведено, а овчарня в нашем колхозе была мало-мальская, считалось — овечкам и так ладно. А для маток самое трудное как раз зимой: в февральскую стужу, когда метели завывают, у них окот. Тут уж Ольга в овчарне дневала и ночевала, на эту пору у нее и лучшее едовое сено было припасено, и ранние березовые веники под крышей на сушалах свешаны. И морковенку, которую летом у себя на гряде вырастит, бывало, всю овечкам из дома перетаскает. Корову не держала, когда еще со своей скотиной возиться? Молоко подкармливать ягнят брала в колхозной молоканке, поила их через рожок. Некоторые матки приносили зараз по два ягненка, и, если матка слабая, Ольга Иосифовна одного из ягняток подсаживала под другую, сильную. Таскалась, возилась, разговаривала с ними, как с ребятишками. Дома-то не с кем — одна, как перст, в избе.

Отара в колхозе была невелика, но поставки шерсти мы всегда выполняли, еще оставалось и на трудодни колхозникам, чего в других васюганских деревнях я не припомню. По приплоду ягнят показатели у нашего колхоза тоже были лучшими. В районе, да и по области. Не потому, что овцы какие-то особые, были они обыкновенной кучугуровской породы, да вот хозяйка у них… Не знаю, какое слово употребить, стерлись в последнее время от частого употребления к месту и не к месту многие высокие слова. Скажу просто — великая труженица была Ольга Иосифовна.

По нынешним временам приезжали бы к ней, как теперь принято, за передовым опытом, но тогда не было это заведено, да и колхоз наш находился далеко от торных дорог, не скоро доберешься, не вдруг выберешься. Орденами и медалями поначалу колхозников не баловали, наград у Ольги не было, разве что несколько почетных грамот, да выдвигали ее всякий раз посидеть за крытым красной скатертью столом на виду у колхозников во время торжественных собраний накануне Октябрьской и Первомая. Выдвинули ее и в депутаты сельского Совета. Находился сельсовет в Тевризе, куда уже после перебралась она на жительство, а тогда бывала там только на сессиях. И потому так не любила заседать, да еще всякий раз, уезжая, приходилось оставлять на кого-то овечек, поездки эти были ей в тяготу.

Не помню уже теперь, в каком году случилась беда. Середь бела дня налетел смерч, деревню не задел, прошелся по дальней корчевке, где в тот день паслась отара, сорвал с гумна соломенную крышу, сувоем пронесся по полям и ушел тайгою, ломая крушливый осинник и сухостой на гарях. Овечки при опасности сбиваются в кучу, а тут пораскидало их, кинулись с елани спасаться в урман. Четыре дня искала и скликала их Ольга, помогали искать народом, но трех так и недосчитались. Место дикое, с полосы сойдешь — глушь, чащобные лога, багульные болота… То ли лесом придавило, то ли утопли, а может, зверь попользовался. Посудили, порядили на общем собрании — и потерявшихся овечек постановили списать. Но время было суровое — за всякий ущерб взыскивали. Приехал районный прокурор — приказал отнести ущерб на счет виновному. А виновный кто? — Ольга, она овец не уберегла, с нее и взыскать. Снова собрали собрание, и опять постановили колхозники — потерявшихся овечек списать. Прокурор Ольгу не знал, наши деревенские знали.

А зимой прислали новое положение о дополнительной оплате работникам животноводства. За сверхплановый приплод молодняка и высокую продуктивность скота можно им было теперь в конце года давать с фермы маленьких телят и ягнят. Начислил я доплату дояркам, телятницам, начислил и Ольге. Пришлось ей по новому положению пять ягнят. Доярки и телятницы свое получили, а Ольга с фермы взяла всего двух ягушек. Зарабатывали тогда колхозники очень мало, а надо было налог платить, на государственные займы еще сколько лет после войны подписывались, да еще высчитают за общественное питание, дадут иногда самотканого холста на штаны, сыромятной кожи на обувку — все не бесплатно, за все удерживали. И когда производили в конце года окончательный расчет по трудодням, оказывалось, что не колхоз должен колхозникам, а они оставались должны колхозу. Было так до середины пятидесятых годов, пока не повысили закупочные цены на продукцию. До того, к примеру, сдаст колхоз в мясопоставку корову — получит за нее рублей пятьдесят, по нынешним деньгам — пятерку. А с колхоза тоже взыскивали подоходный налог и страховку, на производственные нужды средства требовались — керосину купить, гвоздей, сельскохозяйственный инвентарь надо было приобретать — плуги, бороны, сеялки, косилки… Сколько же после этого оставалось колхозникам? Обходилось на трудодень около рубля, в нынешнем исчислении — гривенник на день. Да и то не каждая колхозница этот трудодень выработает — нормы большие, работа тяжелая… Из песни слова не выкинешь, того, что было, не вычеркнешь.