Разбитое зеркало

Исчезли с лица земли прибрежные деревни: Новоспасск, Новая Жизнь, Сидельниково, Комарный, Рагузино, Красноярка, Маломуромка, Петровка, Калганак, Черемшанка, Желтый Яр, Березов Яр, Дальний Яр, Огнев Яр, Веселый… Станешь перечислять — будто на поминках. Одни названия, да и те скоро забудутся. Не останавливаясь в пути, идут теперь мимо опустевших берегов еле вмещающиеся в русло самоходные баржи, спешат, покуда не обмелели перекаты, завезти нефтяникам грузы в Катальгу, Новый и Средний Васюган. Остался из прежних деревень в верховье реки еще Майск, где до войны были самые хлебные колхозы, но где хлеб уже не сеют, появился в стороне от Васюган а вахтовый поселок Пионерный, куда возят на вахту нефтяников из Томска и аж из Белоруссии. Остался Тевриз, где прежде был колхоз, а сейчас лесопункт, и откуда рабочих возят самолетами и вертолетами на Пионерный заготовлять лес на лежневки к буровым.

Двадцать шесть лет не был я тут, и как все изменилось! Здесь прожил двадцать лет; когда покинул эти места, шел мне тридцать пятый год. Прощаясь в последний раз, оглянулся тогда на источенный стрижами крутояр, на нашу деревню, но мысли были о будущем. Потом иногда стало сниться прошлое. И тяжелое, страшное, что было, и светлое тоже. И захотелось поглядеть, что и как там. Но все откладывал, все было недосуг, успокаивал себя — нынче не могу, соберусь на будущий год, непременно соберусь. Искренне говорил… Но время шло, и уже не к кому и не к чему стало ехать. А ночами все снилось. Просыпался, не мог вспомнить, что видел, только знал — был там. И жена по утрам рассказывала свои сны — видела деревню, домишко, в котором родились наши дочери. Снилось — все запущено, заброшено, и что-то потеряли мы, что-то ищем вместе. И вот собрались поглядеть то место, где стояла деревня, наша изба, пройтись по заросшим дорожкам, обвалившимся мосткам.

От Томска до Каргаска — теплоходом по широкой Оби, дальше до Тевриза — самолетом. Тут, в Тевризе, наши знакомые — Александр и Валентина Чиганцевы. Валентина — та с нашей деревни; осиротев с двенадцати лет, стала работать, в шестнадцать уже валила лес на лесозаготовках, куда зимами отправляли со всех колхозов сезонников. Жили в сырых бараках, недоедали, мерзли в лесу. Как у Федора Абрамова в трилогии описано, так и у нас. Везде, по всей России. Там, на лесозаготовках, Валентина и нашла свою судьбу — вышла за кудрявого паренька, вывозившего с деляны сосновые сутунки на безответном конишке. В деревню уже не вернулась, так до пенсии и проработала в леспромхозе. Только раз переехала с мужем и ребятишками с одного лесоучастка на другой, сюда в Тевриз, когда на прежнем участке не стало леса в округе.

С ними — с Чиганцевыми — и списались мы. От Тевриза до нашей деревни рекой около сорока километров; лодки с моторами тут без малого у всех, обещал Александр свозить на то место. Поглядеть, попрощаться… Может, уже насовсем.

Вечером засиделись за столом, вспоминая связывающее нас прошлое, тех, с кем когда-то жили бок о бок. И выяснилось в разговоре, что живет здесь еще одна наша деревенская — Ольга Василевская. На другой день пошли к ней — как же не попроведать свою землячку?

Привыкли мы, что квартиры теперь заставлены мебелью и безделушками, а Ольгин темный снаружи бревенчатый домишко внутри был светел от побеленных с подсинькой стен и от какой-то пустоты. Все убранство — железная кровать, стол, два стула, еще одна кровать у стены напротив и маленький столишко рядом. Выцветший коврик, занавески-задергушки, полосатый половичок на полу. Все старенькое, трогательное в своей обихоженности…

Когда пришли, Ольга лежала на застеленной пикейным покрывалом постели. Заслышав гостей, села, опустив с кровати на пол босые ноги. Повязанная платком, в ситцевом платьишке. Затянула на затылке потуже концы головного платка, долго вглядывалась, признавая. Узнала, всхлопнула ладонями:

— Да откуда вы, миленьки мои?

Потом засмущалась:

— А я вот только прилегла. Картошку с утра окучивала, осот одолел. Пристала, да мошка заела. К дождю опять, че ли? Кажин день дождь и дождь!

— У нас тоже дожди.

Нахлынуло давнее — деревня, которой нет, заботы, давно отошедшие…

— Как живешь-то, Ольга?

— Ниче. Руки, ноги владеют. Квартирантку вот держу. — Она кивнула на кровать напротив себя. — Прислали на работу, а квартиры нет… Пришли ко мне с конторы — пусти, бабка, девчонку. Пустила, места не жалко. Може, хоть дров привезут. С нее кака плата? А я вот прилегла… Картошку за избой окучивала, пристала, да еще мошка эта проклятущая…

Растерянная, не знала, что говорить. Потом спохватилась:

— Да че же это я чай не грею?

И захлопотала, засуетилась, собирая на стол.

— Родненькие вы мои…

Родни-то ее кровной на свете — всего одна сестра Аграфена, и та уехала в Омскую область. Да они под одной крышей и жили лишь в девчонках, с тридцатых годов каждая по себе, в одной деревне, но порознь. Аграфена, или, как ее запросто звали, Груня, лет десять была рыбачкой, ставила сети, неводила, зимами долбила пешней метровый лед.