Разбитое зеркало

— Это, поди, у вас там холодна погода была, у нас нет.

— А я думала, везде так, — простодушно сказала Дарья, подходя к печи. — Посиди маленько, сейчас я…

Собрала на стол, достала из шкапчика неполную бутылку «Стрелецкой», налила две граненые стопки:

— С праздником, Тася.

— С праздником, Даша. Уж как ждали тогда его.

— Да уж, поди, никто никогда так не ждал.

Выпили и молча поели. В комнату доносилась музыка — на радиоузле включили уличный репродуктор.

— Ровни-то нашей год от года все меньше приходит. — Дарья кивнула в сторону окна. — Туда — на гору.

— Прибираются мужики… Да и бабы тоже. Все ж оно-то, военное, сказывается. — Таисья вздохнула. — А я у тебя все узнать хотела: Степан-то твой пошто на войне не был?

— Так он же левым глазом почти ничего не видел, да и глухой на одно ухо, ты разве не замечала? — Дарья словно оправдывалась за покойного мужа. — Когда махоньким был, вся левая сторона у него отымалась. Не это, так тоже бы… А то мужики на фронте, а он с бабами. После вроде как стыдился.

— Да это я так. — Таисья сдвинула на край тарелки рыбные кости. — Просто спросила.

— Я ж за него в войну и вышла, — сказала Дарья, помолчав. — Он до того уже два раза женатый был, двоих баб бросил. Знаешь, какие они, мужики, тогда были. И сколько баб одиноких. А у меня первого на фронте убило. Хороший мужик был — Иваном звали.

— А я и не знала, — подняла изломанные брови Таисья. — Вишь, ты кака скрытна.

— Так кому это надо? Мы как сюда переехали, я никому не говорила. Павленчиха из сельсовета по деревне ходила солдатских вдов переписывать, так и той не сказалась. Еще Степан живой был.

— Зря, — покачала головой Таисья. — Глядишь, сейчас бы квартиру в городе дали.

— Какая я солдатка? Чего им прикрываться? Уж после него тридцать шесть лет с другим прожила. Да на мой век и этого домишка хватит. Много ли жить осталось… — Дарья грустно усмехнулась. — Степану-то охота было в военном покрасоваться — шинель себе выменял у мужика из соседней деревни. И сейчас в кладовке висит. Однако, раза три всего и надевал. Народ-то знает, что он не воевал. Медаль была у него за труд в войну, Девятого мая прицепит, станет на горе в сторонке, курит… Пока был живой, вроде все дома держалось, а не стало и сразу, как напасть, — погребишко обвалился, заплот вот ни вот упадет, у банешки три нижних ряда напрочь сгнили. Ворота сделать, дров привезти — все теперь нанимать надо.

— А я, считай, век без мужика прожила, — сказала Таисья вроде бы с вызовом. — Этот-то, Толька-пьяница, не в счет… Живо его турнула, не было мужика, и это не мужик.

— А хоть любила кого? — тихо спросила Дарья.

— Не знаю, — погрустнела Таисья. — Девчонкой была, нравились некоторые парнишки. Я же стеснительная молодая была. Сейчас подумаю, поди, и не хуже других девок, а казалось — куда я супротив них? Одежонка на мне худа. Мать в первый военный год померла, а я так… По людям скиталась. Пономаревка неподалеку была, теперь там чисто поле да могилки в околке. Жила там у одних лето. Двое их — муж с женой. Тогда старыми казались, теперь раздумаюсь, так они и не старые были. Жалели меня. Три сына у них на фронте было: Павел, Алексей, Федор. Да я их, парнишек тех, только на карточке и видела. Младший мне сильно нравился. Лицо нежное… Старик говорил: «Вернется Федор, непременно на тебе женим…» Двоих на войне убило, один домой пришел. Не тот…

— Не судьба, — тихо промолвила Дарья. Хотела еще утешить, но не нашла больше слов.

— Семнадцати лет не было, уже на лесозаготовки послали, — опять вспомнила свою жизнь Таисья. — Подружка у меня Кланька — такая же. Отведут нам делянку под косогором — снежище выше пояса, лесины в два обхвата, сучья с самого низу… Мастер вредный, с которыми бабами спал, тем деляны получше и лес ровный, а нам что ни на есть самый тяжелый… Надсажаешься, надсажаешься, вся кровушка к голове прильет. Где ж теперь здоровье будет… Все там осталось.

— Видно, везде эти лесозаготовки были, — сочувственно сказала Дарья. — Мне раз на сплаве руку чуть тросом не оторвало — развернуло плот…

— А-а, не будем об этом, — перебила Таисья. — Пережили ведь…

— И то, — согласилась Дарья. — Ты же начала.

— Че же мне, Тольку свово вспоминать? — вскинулась Таисья и поглядела в окно. — Вон оне, мужички-то, гуляют… Глянь-ка, однако, сюда идут: Лунев, Шевчихин…

Заглушая музыку из репродуктора, с улицы донеслись рваные звуки гармони.

— Итак сюда, — спохватилась Дарья и коротко посмотрела на себя в зеркало. — Пускай заходят, а то че же мы, бабы, одне.

— Мотри, девка… Скажет Валентина — напоила ее Гришаню…

В сенях стукнуло.

— Хозяйку можно проведать? — по-вятски окая, спросил, отворив дверь, грузный, с отечным лицом, здешний агроном Лунев. Наклонившись, чтобы не стукнуться о притолоку, вошел в избу и впустил переминавшегося за порогом Шевчихина. — С праздником, Петровна… Смотри-ка ты, и соседка здесь, — подмигнул он, увидев Таисью.

— Заходите… — Дарья, засуетившись, подвинула стул со сшитой из пестрых лоскутков подушечкой на сиденье и взялась за спинку второго. — Только что про мужиков говорили.