Разбитые. Как закалялась сталь (СИ)

Антонин любил войну, а она тянула к нему костлявые руки и хватала за голову, заставляла смотреть в свои глаза, в которых отражалась кровавая смерть, и целовала, обвиваясь вокруг. Её объятия были чем-то отравляющим и оставляющим глубокие рубцы, не видные людям, её поцелуи — сгусток ярости, её шёпот — потеря контроля над собой.

Война, боль, смерть.

Он отправил несколько быстрых проклятий в кого-то из профессоров, прибежавших на помощь Хвастовски, выбивая из рук палочку и оставляя глубокий порез. Было видно, как рубашка пропитывалась кровью, а огромные глаза несколько секунд недоумённо смотрели на это. И тело с грохотом упало. Долохов презрительно отпихнул его носком ботинка и вернул своё внимание Хвастовски, который уже сражался с отпрыском Нотта.

Безумно сильно хотелось курить.

Вокруг взрывались стены и умирали люди, стонали протяжно и молились где-то в ногах, а он отбрасывал их чёрным носком ботинка, отталкивал от себя презрительно и изредка добивал, когда слышать их становилось уж слишком невыносимо.

Долохов — монстр, ублюдок и зверь в чистой плоти, вечный спутник войны и сосуд жестокости, злой в своём безумстве и неконтролируемый в грехах.

Антонин — паразит в сердце, сжирающий его, испивающий всю жизненную энергию и прокусывающий кожу, вбирающий в себя людей жадно. Вдалбливающийся в мозг, желая получить заветное тепло, но в ответ испытывающий лишь вечное неудовлетворение.

Ярость, боль, война.

Холодный взор его пробежал по группе детей. Стёкла разлетелись на мелкие сверкающие осколки, в прозрачности которых он видел своё чудище. Видел и усмехался. Шрам уродливо дёрнулся, и улыбка эта заставляла покрываться мурашками и предвкушать обилие боли.

Он — дитя дьявола и его вечный спутник, умирающий, жаждущий излечения.

Долохов взглянул на аврора, бешено отбивающегося от проклятий Нотта, усмехнулся и оставил их добивать друг друга, предпочитая общество сигареты.

Тео кипел от злости. Он устал, но не мог остановиться, пока не увидит, как глаза противника станут стеклянными, а тело тряпичной куклой упадёт к его ногам. Ради Пэнси. Ради любви всей его жизни. Ради, мать её, Паркинсон, укравшей его сердце и забравшей его с собой в могилу.

— Круцио!

Ненависть к этому человеку подпитывала Тео, и он не гнушался никаких заклинаний. Понимал, что это обернётся для него Азкабаном или же поцелуем дементора, но продолжал посылать их.

Убей. Отомсти. Сделай больно.

— Круцио!

Ну и пусть его посадят потом! Плевать! Твою мать, на всё плевать! Хвастовски убил Пэнс! Кем он будет, если оставит это без отмщения?!

— Круцио, мразь!

Кулаки обрушились на тело полуживого аврора. Тео избивал его нещадно, превращая лицо в кровавое месиво.

— Сдохни, тварь! — кричал Нотт, выплёскивая всю свою боль в виде ударов. — За Пэнс! За то, что я больше не увижу её улыбку! За то, что не увижу её глаза! За то, что из-за тебя, сволочь, я никогда не услышу её смех! Сдохни! Сдохни! Сдохни! — удар, ещё один.

— Тео! — парень почувствовал, как кто-то тряс его за плечо, но продолжал бить. — Тео, хватит! Он мёртв! Он умер, Тео! — Николь трясла друга, приводя в чувства. — Ты отомстил. Всё, ты отомстил за неё… — успокаивала его девушка.

— Отомстил… — повторил Нотт, пробуя слова на вкус. Он протёр лицо руками, чувствуя слёзы. — Отомстил. Отомстил… — вновь и вновь повторял слизеринец, обнимая Николь.

— Да, ты сделал это. Вставай. Мы посреди поля битвы, нужно вставать.

Нотт кивнул и отстранился от подруги. Резкая боль пронзила его спину, и Тео вскрикнул. На его одежде выступила кровь. Слизеринец почувствовал сильную слабость во всём теле и завалился на спину. Николь в ужасе склонилась над другом.

Смерть всегда причиняла нестерпимую боль, и если не самому умирающему, то его близким несомненно. Смотреть, как закрываются глаза, как на бледном лице застывает маска, непонятного живым людям, умиротворения, как человек испускает последний предсмертный вздох.

Осознание, что путь закончен приносит необъяснимое облегчение.

Да, вся жизнь уместилась в эти восемнадцать лет. Восемнадцать лет ярких эмоций, горечи, счастья, нескончаемых ошибок и проблем.

Раньше это казалось чем-то неважным, но сейчас, именно в последние минуты, приходит осознание, что всё происходящее — это незавершённая картина, полотно которой сейчас запачкалось кровью, а творец, к сожалению, уже не в состоянии распоряжаться своим творением.

Николь казалось, что в лёгких закончился воздух, потому что как иначе объяснить, что склонившись над Тео, она беззвучно шевелила губами не в силах произнести хоть слово. Битва шла, люди всё ещё сражались, вокруг летали заклинания, но всё враз стало таким блёклым, когда Николь протянула к нему дрожащую руку.

— Никки, — прошептал парень, сжимая её хрупкую ладонь. Ей хотелось кричать так сильно, чтобы услышал каждый, чтобы остановилась битва. Но кому какое дело до одного умирающего человека, когда таких сотни. — Не оставляй меня, пожалуйста, — испуганный голос Тео предательски дрожал.