Разбитые сердца

Но каждая фраза в нем была адресована Беренгарии. Я думаю, что Блондель находил странным написать ей самой длинное, бессвязное письмо, и все же стремление хоть к какому-то общению с нею, которое есть не что иное, как признак любви, заставляло его долго рассказывать о своих наблюдениях и впечатлениях. Поэтому-то, хотя писал он мне, все письмо было пересыпано такими фразами, как: «Принцессе, может быть, интересно знать…», «Принцесса посмеялась бы, увидев…». Прозрачный, вызывающий жалость прием… Масса испачканной бумаги!

Возможно, мне следовало, читая это письмо, заливаться горючими слезами жалости к себе, но я смеялась. Во всем Лондоне, Англии, целом мире его интересовала только Беренгария да мысль о том, что она от души повеселилась бы, узнав, что в Англии вместо вина пьют эль, что даже жены бюргеров носят шнурованные платья и что там до сих пор никто не слышал даже самых известных песенок Абеляра.

Однако его письмо, на самом деле написанное другой, принесло мне некоторое утешение. Ум этого юноши был более родствен моему, нежели Беренгарии. Он все же проявлял интерес к окружающему миру и был очень восприимчив. Скоро его рана заживет.

Пришел Великий пост. Это всегда было унылое, мрачное время, когда весна приближалась к нам слишком мелкими шагами, замирая в зубах восточного ветра, когда алтари и облачения священников казались окрашенными печалью, а на столе было слишком много соленой рыбы.

В тот год скука предпасхальных недель была неожиданным образом нарушена. Отец, обычно ухитрявшийся проводить время Великого поста в разных местах, но только не дома и предпочтительно там, где церковные правила соблюдались не слишком строго, на этот раз бросил свою охоту в Гранье и вернулся в Памплону за две недели до Пасхи. Он, казалось, прекрасно себя чувствовал и пребывал в превосходном настроении, хотя его чрезмерная веселость заставила меня подозревать, что на душе у него кошки скребли. Вскоре выяснилось, что для такого подозрения есть основания, поскольку мы узнали, что он прекратил охоту раньше времени, намереваясь принять эмиссаров Исаака Комненуса — брата императора, эрцгерцога Фернандо и его кузена, архиепископа Никосийского. Визит столь высоких особ убедительно свидетельствовал о серьезности намерений императора, так как, по словам отца, большей честью для нас был бы только приезд его самого.

Я предвкушала неприятности. Это было что-то новое — раньше отец никогда не говорил, что просители руки дочери делают ему честь. В прошлом он дал нескольким от ворот поворот без лишних церемоний. Мои сомнения усилились, когда отец под предлогом высших политических соображений начал готовить для киприотов роскошный прием.

— Накануне нового крестового похода, — говорил он, — чрезвычайно важно укрепить дружеские отношения между Востоком и Западом. Любая упущенная мелочь сейчас может отозваться большим ущербом впоследствии, а уж эти-то ребята оценивают помпу и роскошь по восточным меркам.

Но о крестовом походе разговоры шли уже очень давно, а у «этих ребят» вкус к роскоши сформировался не сегодня и не вчера. Нет! Единственное, что действительно претерпело изменения, — отношение отца к браку Беренгарии.

Он пренебрег даже Великим постом. У меня хватило дерзости напомнить ему об этом, когда он заговорил о банкете с молочными поросятами, олениной и дичиной, о свежей рыбе, которую предстояло доставить на перекладных из Сан-Себастьяна, и о жареных павлинах с перьями, после приготовления вставленными обратно перед подачей к столу.

— О, — возразил он, — эти парни принадлежат к восточной церкви, и календарь у них совсем другой. Пасха у них в другое время, если они вообще ее отмечают.

Про себя я усомнилась в том, чтобы византийский календарь так уж сильно отличался от римского, но придержала язык. На самом же деле я пришла в ужас от того, что отец говорил о Кипре так, будто эта страна находилась далеко за пределами христианского мира, и все же тешил себя мыслью о браке любимой дочери с его императором. После долгих лет снисходительного отношения к ней его новая позиция, по-видимому, была жесткой и непреклонной.

— Вы сказали Беренгарии о том, что намерены серьезно рассмотреть предложение Исаака? — спросила я.

— Нет, но непременно скажу и хочу, чтобы мои намерения стали совершенно ясными еще до их приезда. А разве я перед отъездом в Гранью не просил тебя намекнуть ей об этом?

— Я решила повременить. Мы все еще не утратили надежду на то, что английское дело обернется в нашу пользу.