Разбитый Адам (СИ)

Со дня этой трагедии Глаз Тления неотвратимо следит за человеческим миром, но только теперь он раскрылся на небе, заплывший кровью, запекающийся, огненно-разбухший.

В заключение обряда отец Давид читает молитву меланхолии.

«Не убоимся, Божия мать, смерти чада Твоего и крестимся в смерть Его. Чаем животворный источник обрести после смерти. Ныне же на бренной земле, обескровленных и очерствевших, не покинь наши ветхие умы, чтобы мы Твой образ первородный не потеряли».

Участники церемонии, одетые в грязные белые одежды смотрят в талую воду на дне погребенной ямы. Размокший в лучах Багрового гиганта, падает мокрый снег. Так хлысты называют белые хлопья пепла, носящиеся в воздухе и днем, и ночью.

-Отец Давид, благословите! - обратился худощавый араб к главе колхоза.

Черноволосый, кареглазый игумен взглянул и насупился.

-Жаждет душа моя действия, батюшка! Маюсь. Что делать, чтобы стать чистым?

-Не боишься ли ты превратиться в черную овцу? Шаг в сторону – только пуще в дерьме погрязнешь. Поверь.

-Так, может, в том все и дело, святой отец? Не нужно ли, - он напряженно зашептал, - с головой залезть в зловонную гниль Богом покинутого мира? Грех своих членов телесных в грехе мира растворить! А?!

Отче-еврей вкрадчиво зашептал в ответ.

-А, может… плетей сорокет хочешь? – он засмеялся кукольным смешком, искусственно и грустно.

Тщедушный вольнодумец Кириак печально потупил взгляд, стушевываясь перед волюнтаризмом священника.

Кириак, мусульманский хлыст, вступил в Церковь, движимый романтическими мечтами. Общечеловеческая риторика Церкви Мертвого Бога, бросившая мостки к безднам хлыстовского коллективизма, вдохновила Кириака. Его порыв быстро взяли в оборот и через неделю он уже был заброшен в глухие рощи Керженских лесов, землю бегунов-раскольников, спасаться под чутким духовным руководством отца Давида.

В последнее время Кириак часто вспоминал свою хлыстовскую общину, царящее там чувство духовного родства и «магомета», его отца. Но все брошено. Обратного пути нет.

-Я тебя мертвым Аллахом, святым Кораном, на котором ты вырос, прошу. Прозрей! Бог хочет, чтобы мы прошли этот путь до конца и сохранили свой образ в чистоте. А ключ к чистоте – живая любовь.

«Живой любовью» отец Давид называет обыкновенный акт полового совокупления. Хлыстовская молодежь воспитывается в традиции близости к природе и сопротивления искушению виртуального секса, который стал повседневностью в Цивилизации.

Нет, хлысту это не нужно, в его уме обрушены все препоны индивидуализма, здесь все пахнет землей и разврат беспрепятственно перетекает из одного сердца в другое.

Из лесной чащи во двор шатко выходит бледная девушка. Ее глаза опухли от слез, а подол платья покрыт грязью. Она увидела сборище у часовеньки и в ее горле вдруг прорвался огромный нарыв разорванного крика.

-Ребеночка!!! Чадушко!!! – она сипло хватает воздух. - Ма-аленький… - вопли странно чередуются с ласково-жалобным завыванием.

-Гляньте, а это не Фекла ли?

-Вернулась? – обратился к ней священник-еврей. – А я думал, ты по чаду, родившемуся от тебя, затосковала. Сторожей послал… - сказал Давид, чувствуя, что не может воздействовать на Феклу, как прежде, одной силой мысли.

-А тебе новые слуги, значит, не нужны!? – на лице Феклы тут же отразилось, как она возвращается в ужас реальности. – За что!?

Безумные глаза девушки вылезли из орбит, зрачки метаются. Она падает на колени.

- За что? Мое чадо, ненавистное, нежеланное чадо, но так нелепо, жестоко убито… Чадо, зачем ты ворвалось в этот мир?..

Девушка сжимает тонкими пальцами живот. Вследствие побоев у нее случился выкидыш. Батюшка-еврей вдруг перестал жевать бороду и прервал гулкий бубнеж хлыстов.

-А вот что, Фекла. Мысль у меня: сама ты не без греха. Жаль нам, конечно, чадо твое. Да вот, выходит, слишком ты озабочена плодом своим. А так нельзя. Не говоря уже о том, что этот ребенок прижит тобой в блудной связи вне церкви!

Лицо игумена выразило справедливое негодование.

-Как ты смеешь показывать свою скорбь?! Шлюха! – злоба Давида сдавила голову Феклы изнутри.- Разве ты не понимаешь, что это Закон его казнил? Он славой Катехона сияет, вливая слова Наместника в твое сердце: «Он не достоин твоей любви, он мертв – Я, Император и Вседержитель - достоин, я - жив». Боюсь, не чтишь ты главного жениха. На память по Отцу усопшему плюешь, закон его Наместника попираешь… попираешь своей блудной ногой!

«Резонно» подумал один из хлыстов. «Справедливо» подумал другой.