Разбитый мир (СИ)

Пол клетки был устлан тонким слоем старой соломы, массивные стальные прутья с внутренней стороны были поцарапаны, а в одном месте отчетливо можно было разглядеть полукружия зубов — предыдущий пленник в отчаянии пытался прокусить решетку. Элли спиной прислонилась к жарким прутьям, безразлично наблюдая за проходящими мимо существами: орки, тролли, гоблины, какие-то косматые коренастые карлики; попадались и внешне совершенно обычные люди, но их было несравнимо меньше, и держались они совсем по-иному. Впрочем, никому не было до нее дела. Элли просидела в этой клетке уже пятнадцать дней, и вот сегодня последняя надежда ее покинула. Последнее, что помнила девушка — усатого испанца, который рассказывал про чудесный ресторанчик рядом с пляжем. Кажется, там подают восхитительный пирог из мяса омара. А очнулась она уже в клетке, абсолютно нагая и изнывающая от жажды и голода. Поначалу она перепугалась — что с ней сделали эти существа? Что собираются сделать? Ей было плохо: стройное, чуть тронутое загаром тело пестрило синяками и ссадинами, через левое предплечье тянулась глубокая рана, которую кто-то наскоро зашил неровными стежками; болела голова, перед глазами все плыло, а слух… Первый день девушка всерьез думала, что оглохла на правое ухо.

Элли не знала, что с ней случилось и где она. Она без сомнений отбросила мысль о сне или бредовых галлюцинациях — боль и голод были настоящими, а вонь места, в которое привезли ее клетку, была способна поднять из могилы мертвого. Ее тюремщик оказался коренастым, невысоким существом, с ног до головы закутанным в какие-то грязные плащи и балахоны. Элли лишь однажды увидела его лицо — безволосое, с шершавой кожей, покрытой отвратительными наростами — и твердо решила, что происходящее не может быть плодом ее воображения; на такое оно было попросту не способно. Но как бы отвратительно и непривычно это существо ни выглядело, оно все-таки заботилось о девушке: давало ей еду (внешне похожую на голубиный помет), позволяло пить почти чистую воду, а остатками протирать гноящуюся рану на руке, просовывало в клетку ведро, которым Элли первое время отказывалась пользоваться. Ее тюремщик не был грубым, а однажды и вовсе самостоятельно обмыл рану и намазал ее зеленоватой кашицей, от чего зуд и жжение тут же прекратились. В общем, он был не самым худшим работорговцем; людям (и другим существам) в клетках напротив приходилось хуже.

Чего нельзя было сказать о его то ли помощнике, то ли компаньоне. Им был высокий человек с красивым лицом и сильным телом. Он не носил ни балахонов, ни плаща, ни странных одеяний, которыми пестрила толпа; простая куртка, штаны с подвернутыми полами, небольшая полоска темной кожи на голове, которая сдерживала непокорную белобрысую шевелюру. В любой другой ситуации Элли бы отметила, что парень хорош собой. Вот только девушка сидела в клетке, и внешность окружающих людей и существ волновала ее меньше всего. У второго тюремщика был скверный характер: он щипал ее на потеху себе или редким зрителям, бил стальным прутом по решетке, когда Элли задремывала, опрокидывал тарелку со скудным пайком, вынуждая девушку соскребать остатки с пола — большая часть жидкой кашицы утекала сквозь большие щели между досками; плевал в воду, дергал за волосы и за ошейник, заставлял плакать и кричать — в общем, на девятый день Элли мысленно поклялась, что однажды она отомстит. Если ее продадут в рабство — она непременно сбежит, найдет этого ублюдка, когда он будет спать в луже собственной рвоты, и перережет ему горло. Девушка сама испугалась такой клятвы — как у нее могла возникнуть мысль убить человека? Но очень скоро все сомнения пропали: для нее он не человек. Так же, как и она для него — двуногое животное, которое можно выгодно продать.

Заканчивалась вторая неделя. Рабы в соседних клетках успели смениться два, а то и три раза; белобрысый тюремщик становился все злее и появлялся гораздо реже. По грустной морде первого, Элли поняла, что дела идут совсем плохо — никого не интересовала голая хрупкая девица с копной спутанных темных волос. В этом месте, по всей видимости, стандарты красоты разительно отличались от привычных ей — во многом благодаря этому она достаточно быстро смогла прийти в себя; покупатели окидывали девушку взглядом, подолгу смотрели на правое предплечье, на худые ноги и тонкие пальцы рук, пожимали плечами и уходили.

— Спасибо, — Элли взяла протянутую миску и, зажмурившись, поднесла к губам. При одном только взгляде на это варево ее мутило, однако на вкус оно было вполне сносным, а главное — сытным.

— Dhe çfarë të bëj me ju? — существо устало потерло лоб и тяжело вздохнуло. — Nëse jo shitja do të ju merr në minierat. Por rruga deri atje do të kushtojë më shumë se ju qëndroni.

— Не понимаю, — девушка помотала головой, показывая на свои губы.

— Dhe nga ku ju sapo ra off? — он повторил жест, и Элли с трудом сдержала истеричный смешок. Каждый их разговор начинался с этого жеста, и, кажется, теперь он стал обозначать приветствие.