Разбойничий тракт

От станицы отделилась большая группа всадников и наметом помчалась навстречу казакам. Впереди рвал уздечку на строевом скакуне вихрастый парень в нательной рубахе и черных шароварах, не отставала от него девушка лет пятнадцати с разметанными волосами, в красной нижней сорочке, в каких им полагалось ходить только по дому. За ними спешили станичники, каждый в том, в чем захватило его известие о возвращении с войны героя-станичника. Наверное, казачок из секрета не утерпел и слетал домой, чтобы оказаться первым вестником, ведь до Даргана с боевых позиций казаки возвращались только после тяжелых ранений.

Мертвых хоронили там, где их застала смерть. Отряд остановился, всадники почесывали затылки, переглядывались друг с другом. Дарган тронул кабардинца и выехал чуть вперед, покосившись на грудь с начищенными орденами и медалями, он подкрутил светлые усы, сбил папаху на затылок. Софи, смущенно теребившая воротник платья, невольно залюбовалась бравым молодцем, ловко сидящим на выгнувшем шею скакуне.

– Брату-ука-а, родненьки-ий, – звонко разнеслось по лугу. – Живо-ой!

Девушка в красной сорочке поняла, что ей не удастся обойти вихрастого братца, который несся к Даргану пущенной из лука татарской стрелой, тогда она отправила вперед свой голос. Угадав ее уловку, казаки захмыкали носами и отвернули лица, чтобы не видеть крепкого молодого тела, просвечивающего сквозь тонкую материю. А парень, свесившийся с лошади, уже мял и тискал старшего брата, не уставая поскуливать верной собачонкой:

– Братука, мы тебя заждались… Матушка уж все глаза проглядела.

С другой стороны повисла на шее младшая сестра, накрыв казака вместе с папахой копной волос.

– Слава тебе, Господи, старшенький наш вернулся…

Наконец Дарган освободился от этих тисков, отстранил от себя брата и сестру и принялся жадно их осматривать. Лошади спокойно стояли бок о бок, будто понимали всю ответственность момента. Казак наслаждался видом кровных родственников, и на душе у него становилось теплее, словно ледяная глыба, наросшая там за эти жуткие годы, начала подтаивать.

– Ну все, хватит, задушите, черти, за два года вон как вымахали, – поправляя снаряжение, сказал он с дрожью в голосе. – Как там матушка?

– За порог вышла, тебя дожидается.

В просторной хате из трех комнат зависла тишина, в открытое окно вливался лунный свет, пахло чихирем, виноградом и каймаком. Дарган свесился с кровати, нашарил на табурете кулечек с ландрином, одну конфетку сунул женушке, вторую заложил за щеку себе. Желтый свет отражался от оружия, развешанного по стенам, подрагивал на коврах, на столе и стульях, он просачивался в другую комнату, в которой старались не шуметь бабка и мать, все еще не спавшие. Третью занимала младшая сестра, а брата переместили во флигель.

Встречу героя, а заодно и свадьбу три дня праздновали всей станицей, кому не хватило места за столами, поставленными во дворе, тот приходил, выпивал, сколько душа требовала, и уходил по своим делам или оставался ждать, пока не уйдет кто-то другой. Пляски были такими огневыми, что земля на подворье стала как каменная, песни пели от души, особенно про разбойника Стеньку Разина и казака Мингаля.

Но сильнее всех станичников поразила избранница Даргана. Когда она пошла танцевать, у многих открылись рты и долго не захлопывались. Нет, вовсе не потому, что на ней были богатые наряды и сверкали оправленные в золото драгоценные каменья – этим казаков удивить было трудно, да в них особо и не разбирались. Терцы обратили внимание на то, как ловко пришлая бабенка подстроилась под казачьи мелодии и с каким изяществом под них выплясывала. С этого момента станичные девки не отгораживали ее от Даргана цветастыми платками и по случаю надетыми праздничными бешметами, не извивались гибкими телами, завораживая завидного жениха искрами в темных зрачках. Поначалу же они старались вовсю, потому что у терских казаков признавались не бракосочетания, совершенные на стороне, хоть с благословения императоров и королей с попами и епископами, а лихие казачьи свадьбы, после которых разрушить семью имели право только смерть и сам Господь. Невеста преподала скурехам урок, какового они до сей поры не получали, а когда она одним махом выпила чапуру с чихирем и спела казачью песню, старики как один крикнули «любо». Недоверие и скованность у гостей прошли, свадьба покатилась колесом от цыганской брички.

Дарган повернулся к жене и, почмокав языком с конфеткой на нем, откинул край одеяла. Софи, обнаженная по грудь, лежала на спине, по ее лицу гулял лунный свет, делая профиль похожим на те, что выбиты на золотых монетах.

– Софьюшка, как тебе у нас? – решился спросить он.

– Хорошо, месье д'Арган, – после недолгой паузы разлепила она губы. – Люди дружные, добрые, твои маман, брат и сестра уважают меня, бабука угостила каймаком. Вкусный.

– Она плохо видит, что нашарила, то и поднесла, – засмущался казак. – На свадебном столе этого каймака громоздились горы. Если бы скинула годков двадцать, было бы другое дело.

– Я все понимаю, но и так хороню. Свадьба была веселой, я довольна.