Разбойник Чуркин. Том 2. В Сибири

В доме деревенского старосты всю неделю перед Рождеством шли усиленные приготовления к свадьбе. Степанида временем была задумчива, а иногда до того весела, что все дивились на неё и толковали о том, как она вдруг переменилась и перестала тосковать. Накануне Рождества она провела ночь без сна: то бродила по своей светлице, то входила в избу, останавливаясь перед кроватью спящей матери, то становилась перед нею на колени, плакала и просила у родимой прощения в задуманном ею проступке; несколько раз она намеревалась подойти к отцу, спавшему в особой комнатке, но какой-то страх отталкивал её от него. Ей думалось, что вот он сейчас проснётся, начнёт её бранить и запрёт в светлицу, и тогда она не увидит своего возлюбленного. Тихо, на цыпочках, при свете тусклой лампадки, подошла она к угольнику с иконами, вынула из него своё свидетельство на вступление в брак, ещё раз подошла к спящей матери, простилась с нею мысленно и возвратилась в светлицу; затем собрала в узелок кое-что из платья, накинула на себя меховую шубейку, увязала головку платком и торопливо вышла на двор. Скрипнули ворота, и девушка, трясясь всем телом, вышла на улицу, оглянулась кругом, – ни кого не было. Полная луна гуляла по небу и бросала от беглянки длинную тень на дорогу. Грустно покачала Степанида головою и подумала: «нет, знать, обманул, не приедет», и стала прислушиваться.

Где-то, вдалеке, послышался ей скрип полозьев и тихий лошадиный топот; ёкнуло сердечко у девушки. «Должно быть, он едет», сказала она сама себе и прислонилась к завалинке родительского домика. Слышалось ей, что шаги лошадей медленно приближались к ней; несколько раз она порывалась выглянуть из-за угла на улицу, но не могла: ноги у ней подкашивались; она, не зная, что делать, присела на завалинку, – голова у ней закружилась, в глазах потемнело. В это время сани остановились. Тихон Петрович быстро выскочил из них, подбежал своей возлюбленной, обнял её крепко, прижал к груди и осыпал поцелуями. Девушка никак не могла сообразить, что с нею делается; она бессознательно повисла на груди своего суженого, который поднял её на руки, принёс к саням, усадил в них, поместился с ней рядом и крикнул своему приятелю Егору Назарычу, который уже успел сесть на место кучера: «Пошёл с Богом!» Кони понесли по деревне счастливую парочку, и вскоре они выехали в поле.

Все это было делом одного момента; спокойствие деревни нарушили только одни собаки: они, почуя чужих людей, подняли лай, но затем вскоре утихли.

* * *

Чуркин с Осипом в это время спали крепким сном, не подозревая, что у них из-под рук была вырвана намеченная жертва. Дорого бы поплатились смельчаки за свою удаль, если бы разбойники знали об их умысле, но так, видно, было угодно Провидению, – избавить жениха и невесту от смерти, которая была недалеко от них.

Не скоро опомнилась Степанида от своего забытья и успокоилась от волнения. Когда она пришла в себя и открыла глаза, то немало удивилась тому, где она находится, и с кем мчат её кони по тёмному дремучему лесу, покрытому, как саваном, белым инеем. Осмотревшись кругом, она взглянула на своего друга и горько заплакала.

– Успокойся, моя милая, – ты со мной, – говорил ей Тихон Петрович, целуя свою невесту.

– Ах, что я только сделала, – шептала она, прижимаясь к нему.

– Ничего, кроме доброго. и хорошего; ты теперь со мной, и никто у меня тебя не вырвет.

– А батюшка с матушкой что скажут?

– Похвалят нас после и порадуются на нас.

– Ох, не говори ты мне этого! Проклянут меня, вот чего я боюсь, а проклятым детям нет на свете счастья.

– Все это вздор, не за что им проклинать. Мы любим друг друга вот и все.

– Без родительского благословения пути не будет.

– Старухи так говорят, а ты им не верь, – успокаивал Тихон Петрович неопытную, в страхе Божием воспитанную девушку.

Она замолчала и снова заплакала.

Егор Назарыч подгонял коней, не давая им передохнуть, и поминутно оглядывался на жениха с невестой. Главной заботой его было – как бы-нибудь развеселить Степаниду. Проехав вёрст двенадцать, он придержал лошадей, вынул из-за пазухи тулупа трубочку с кисетом и сказал:

– Тихон Петрович, пусть лошадки-то маленько вздохнут, а я табачку покурю.

– Можно, отчего же, покури, да подгоняй.

– Теперь успеем, бояться нечего.

– Гляди, как бы погони за нами не было.

– Гонись, пожалуй, что из этого?

– Остановят, да назад воротят, вот что с нами может случиться.

– Теперь поздно, – навострив уши, как бы прислушиваясь к чему, отвечал тот, набивая свою трубочку.

– А это кто с нами едет? – тихо спросила Степанида у своего друга.

– Ты разве его не узнала?

– Как знать мне? – оглядывая кучера, сказала она.

– Он твой знакомый, чаем ты его ещё угощала.

– Да кто же он? Скажи, не томи меня.

– Урядник, небось, помнишь?

– Неужто это он?

– Он, он, моя голубушка, – осыпая девушку поцелуями, говорил Тихон Петрович.

– Зачем же он переоделся?

– Так нужно, моя милая: он больше не урядник, а мой приказчик и друг задушевный.

– Да-с, моя красавица, он верно говорит, – сказал Егор Назарыч, обратившись лицом к седокам.

– А я тебя и не узнала.