Разбор полетов

Нестеренко не сопротивлялся, когда его без особых церемоний подняли с земли и потащили в подкативший к воротам бронированный «рафик». Ошмонавший его оперативник забрал у Нестеренко ствол и прилепленный лейкопластырем микрофон, который в продолжение трех последних часов исправно передавал все, что происходило в трех метрах вокруг Нестеренко.

У них с Калининым была договоренность, что Нестеренко берут и везут вместе со всеми, и полковник после некоторых разговоров сумел убедить Сазана в правильности именно такого оперативного варианта.

В продолжение всего пути до Лубянки Нестеренко угрюмо молчал. Кагасова, сидевшего напротив него, била мелкая дрожь. Водитель Васючица, которого тоже заодно замели и который, как выяснилось впоследствии, довольно часто развозил мелкие партии дури по торговцам, ругался сквозь зубы, пока один из эфесбешников не заехал ему как следует по этим самым зубам. Водителю стало больно двигать челюстью, и ругаться он перестал.

На Лубянке Нестеренко хладнокровно и быстро ошмонали, и через полчаса он оказался в крошечной одиночной камере тут же, в центре Москвы. Нестеренко бросился на деревянную шконку и тут же заснул как убитый.

Проснулся он от равнодушного крика:

— Подъем!

Подниматься он, впрочем, не стал, а перевернулся на спину, заложил руки за голову и стал смотреть в щербатый потолок. Окошечко в камере стукнуло.

— Подъем. Тебе что, отдельное приглашение нужно?

— Отхлынь, — сказал Нестеренко, — меня сейчас выпустят.

— Ты, тридцать девятый! В карцер хочешь?

Нестеренко медленно встал со шконки, рассудив, что с «шестерками» лучше не пререкаться.

На завтрак выдали буханку хлеба, причитающуюся на весь день, чай цвета мочи и несоленую пшенную кашу. Кашу Нестеренко есть не стал, а выпил чай и опять попытался лечь на шконку, каковая попытка была тут же пресечена бдительным охранником.

Остаток дня прошел без происшествий. К двум часам Нестеренко так изголодался, что с удовольствием стрескал бы пшенную кашу, но кашу к этому времени уже забрали. Принесли обед, состоявший из бледной водицы, в которой плавал заблудший капустный лист, и двух больших горячих картошек. Нестеренко выхлебал водицу и съел картошку, но здоровому молодому мужику этого было явно мало.

На ужин был чай с остатками хлеба. Нестеренко подъел крошки от буханки и принялся думать о вчерашнем ресторане «Ариетта» и о форели, которую он не доел. Форель показалась ему невкусной — он любил белую форель, а ему принесли розовую. Сейчас Нестеренко не без основания полагал, что он стрескал бы любую форель — и белую, и розовую, и в горошек.

На следующий день повторилось то же — подъем, оправка, паршивый завтрак и паршивый обед. На этот раз Нестеренко не сделал ошибки и употребил кашу без остатка, а потом два часа потратил на тренировку. Никто не мешал ему отжиматься и лупить по воображаемому противнику.

Нестеренко вспотел и как следует проголодался, и при виде обеда начал громко ругаться.

Чем больше проходило времени, тем глубже крепло внутри Сазана убеждение, что происходит что-то не то. Никто не кричал: «Нестеренко, с вещами на выход!» Никто даже не вызывал его на допрос. Все попытки его попросить охранника передать что-то на волю наталкивались на железобетонную стену.

В первый день Сазан полагал, что произошла какая-то бюрократическая осечка. Во второй он подумал, что Калинин, может быть, просто слишком болен и весь вчерашний день его штопали и чинили — тут не до служебных дел.

На третий день Сазан понял, что его продали.

Господи! Как он бездарно купился! Зачем полковнику Владлену Калинину делить свои лавры с каким-то бандитом! Его просто вульгарно подставили, в лучших традициях отморозков и спецслужб. Он таскал для Калинина каштаны из огня, он рисковал получить пулю в лоб в кабаке «Ариетта», а все зачем? Чтобы храбрый полковник мог приписать себе честь обнаружения мешка с порошком и ареста шайки наркодельцов в составе Кагасов — Сергеев — Нестеренко?

На четвертый день его вызвали на допрос. Вывели из камеры, заставили стать лицом к стене, застегнули наручники и повели.

Калинина в кабинете, где происходил допрос, не было. Вместо него сидел какой-то пожилой майор с лошадиной упрямой мордой и залысинами при ушах.

— Вот, распишитесь, Валерий Игоревич, что с обвинением вы ознакомлены, — сказал майор, пододвигая Нестеренко бумагу.

— Какое обвинение?

— Наркоторговля.

— У вас что, «крыша» поехала? Я работал с Калининым!

— У нас есть данные оперативной съемки, свидетельствующие о вашей активной роли в наркогруппировке, — сказал майор.

— Какой съемки? Той, когда я сам помогал Владлену дублировать изображение? Это съемка моими камерами! Купленными на мои деньги! В моем доме!

— Героин был обнаружен на вашей даче? — спросил майор.

— Это не мой героин! Я ограбил трейлер!

— Ваши соучастники называют вас одним из главных организаторов преступления. Они показывают, что, будучи недовольны необходимостью делиться, вы инсценировали ограбление трейлера и забрали всю партию себе, с тем чтобы потом оказывать давление на партнеров.

— Позовите Калинина, — сказал Сазан.