Раздевайся, Семёнова!

В отличие от Ложкина, Знаменский не стал ее бить, убивать или «резать на ленточки». Во-первых – хоть и мудачка, а все же женщина, а во-вторых, она сделала сегодня вещь, благодаря которой ее можно было если не простить, то отпустить на все четыре стороны уж точно. В то время, как Ложкин пытался залезть мне в трусы, она наткнулась в фойе на примчавшегося разбираться Знаменского – заметив на фотографии обстановку общежития, тот сорвался прямо с лекции и примчался буквально за десять минут. Недолго думая, Ритка схватила его за рукав и потащила в свою комнату. И пусть ее мотивацией был страх стать соучастницей изнасилования, а не какие-нибудь благородные помыслы – факт остается фактом. Если бы не она, говнюк Ложкин точно бы мне «присунул».

Но без наказания ее шантаж оставлять было нельзя. А потому, вслед за избитым и наполовину обеззубленным Ложкиным, из университета Грачева уходила – сама, по собственному желанию.

– Нет, не можно, – жестко ответил Знаменский на ее вялую попытку избежать второй, гораздо более унизительной части наказания. – Заходи.

Громко проглотив слюну, Грачева зашла.

– Садись, – он показал ей на место прямо передо мной – на жесткий, маленький стул, специально для этой цели принесенный из приемной.

– Я лучше так… постою… – промямлила Грачева, переминаясь с ноги на ногу.

Я ухмыльнулась. От Тимурчика, небось, вернулась - Знаменский ведь успел позвонить ему и попенять за самодурства его «подопечной». Или «нижней» – как там они друг друга называют…

– Что так? – поднял бровь мой жених, изображая недоумение. – Прощения просят, глядя в глаза тому, кому оно направлено.

Помявшись, Ритка присела на краешек стула, ойкнув и болезненно поморщившись. Знаменский не впечатлился.

– Начинай.

– В общем… – пробормотала она, не глядя мне в глаза. – Семёнова, ты прости меня, ладно? Я, конечно, сильно проштрафилась… не знаю, что на меня нашло.

И замолчала, разглядывая собственные ногти.

– Дальше, – подогнал ее Знаменский, невозмутимо прихлебывая коньяк. – Все, что тебе положено сказать.

– Положено?

– Да, милочка. Это ведь часть твоего наказания, не так ли?

И он включил запись – на своем собственном мобильнике.

Следующие несколько секунд, хриплым от унижения голосом, Грачева во всех красках расписывала, какая она сволочь и завистливая тварь, а потом принялась рассказывать про свои сексуальные предпочтения – тоже во всех подробностях. Причем перед последним Виктор показал мне жестом, что имеет смысл закрыть уши. Сначала я упрямо помотала головой, не в восторге от того, что он считает меня несмышленым ребенком, но потом все же закрыла, вспомнив, что теоретически могу быть беременной, а беременным такие мерзости выслушивать противопоказанно.

Когда она, наконец, закончила – вся сразу обмякнув, будто из нее выдернули стержень – Знаменский молча выключил диктофон и забегал пальцами по экрану мобильника.

– Это будет у меня, на тот случай, если решишь еще что-нибудь учудить, – сухо сказал он. – А теперь убирайся. И чтоб больше я тебя в университете не видел.

Низко склонив голову, Грачева поплелась к выходу. На пороге обернулась.

– А ведь я вас любила... – протянула она, наградив Знаменского таким театрально-укоризненным взором, что лишь жалость удержала меня от мордобоя с причинением «тяжких телесных повреждений».

Дверь за ней закрылась, и я с облегчением выдохнула – вдруг показалось, что закончилась одна эпоха и началась другая – свободная от интриг, сплетен и прочих опасностей.

– Еще раз займешься самодеятельностью, и сама будешь ходить с красной задницей, – нарушил мое мечтательное настроение Знаменский.

Я поджала губы, но кивнула, решив, что лучше промолчать, чем на меня снова насядут, требуя, чтобы я давала обещания, которые не смогу сдержать.

– Ладно, пошли домой… – вздохнул он. – Надо еще в аптеку заехать…

– Зачем? – удивилась я.

– Купить тест. Может, если узнаешь, что беременна, будешь вести себя осторожнее.

Глава 32

Нет, тот знаменательный вечер не закончился для меня ошеломляющей новостью – тест оказался отрицательным. Однако, Знаменский настолько вдохновился идеей меня «забеременеть» и хоть немного остепенить, что к 27-му июня, назначенному дню свадьбы, я уж бегала с двухмесячным животиком. Чего, конечно же, совсем не было заметно даже в узком (в стиле «русалки») свадебном платье, которое я выбрала.

Мои родные приехали за неделю до важного дня, причем всерьез они отреагировали только на официальное приглашение – высланное им дорогущей, выдержанной в серо-золотых тонах открыткой. Мать, естественно тут же напилась на радостях, и звонил мне уже папа – хоть и сам был не очень трезв.

– Доча, ты у меня брыльянт! – орал он в трубку, периодически ее роняя. – Ты – крутая! Самая-самая лучшая! Ты… Слушай, одолжишь мне тысяч десять – хочу старый мотоцикл починить…

Знаменский, который лежал рядом и все слышал, закатил глаза.

– Эээ… – я растерянно глянула на него, и он махнул рукой – мол, без разницы. – Хорошо, одолжу…