Раздробленный свет

— Но звезды не Боги, и мой отец тоже. Он был… является… человеком. Все, что он делал, каждый путь, который он избрал, он считал правильным. Его ошибкой была не жажда власти, славы или богатства. Это не была гордыня или высокомерие, даже не покорение целого вида.

Позади нее мерцает сияние разлома. Несколько шепчущихся золотых нитей вылетают из него, вьются в волосах Лили и оседают вокруг сцены. Коллектив тоже прислушивается к тому, что она говорит.

— Ошибка Родерика Лару заключалась в том, что он считал, что имеет право принимать решения за нас. Вера в то, что бремя выбора было возложено на него, и только на него, в конечном счете, погубила его. Однажды он назвал корабль «Икар»… и стоял потрясенный вместе с остальной Галактикой, когда тот в огне упал с неба. — Она оглядывается, камера направляется на Тарвера, чье бесстрастное лицо только улучшилось за последние несколько недель освещения в СМИ. — Но свобода воли — это то, что значит быть человеком, и никто не может определить путь, по которому вы пройдете через эту Вселенную. Выбор — это наше величайшее право, наш величайший дар… и наша величайшая ответственность.

Лили опускает глаза, хотя аэросъемка показывает, что у нее нет записей. Она молчит так долго, что я смотрю на Гидеона, беспокоясь, не забыла ли она остальную часть своей речи. Я больше не слышу толпу через микрофоны, настолько полна тишина. Как будто весь Коринф, вся Галактика, смотрящая на это по каналу через гиперпространство, затаила дыхание.

Но затем она поднимает голову, и актриса во мне распознает в ней мастерство. Она оратор. Никто не знал, что ее самообладание может быть настолько развитым.

— Так что теперь, здесь, сегодня, у всех нас есть выбор. — Голос Лили повышается, страсть слышна даже сквозь искажение динамиков. — Мир навсегда изменился теперь, когда разлом открыт для добра. Мы никогда больше не будем одни в необъятности этой Вселенной. Поэтому мы можем приветствовать этих новых существ с подозрением и недоверием, с виной и гневом, или мы можем показать им, почему человечество стоит знать, стоит к нему присоединиться, стоит спасти.

Она делает паузу, словно ожидая, что от своих слушателей… от сотни тысяч людей, собравшихся на улицах Коринфа, от миллиардов, наблюдающих за происходящим на экранах по всей Галактике, от меня, лежащей на этом потрепанном матрасе, обнимаемой Гидеоном… что мы сами сделаем свой выбор.

— Я, например, сделала свой выбор. — Лили поднимает голову, окидывая взглядом леса, образующие каркас здания штаба, перестраиваемого для разлома. — Вот почему мы супругом возглавили «Компанию Лару» и направляем ее значительные ресурсы на восстановление нашего города и на изучение всего, чем могут поделиться с нами наши новые соседи. Новая штаб-квартира, которую вы сейчас видите строящейся, станет местом для всех, для людей или нет, куда можно будет прийти, поделиться историями и воспоминаниями, и узнать о том, что значит быть человеком. Они хотят знать все… хорошее, плохое, тьму и свет. Они хотят, чтобы вы принесли свои истории.

Лили снова опускает глаза на толпу, и ее заразительная, знаменитая улыбка возвращается.

— «Икар» был назван с высокомерием. Теперь мы обращаем эту традицию имен к чему-то хорошему, к чему-то обнадеживающему. Новый проект будет называться «Эос» — в честь древней богини рассвета, в честь нового мира, в котором мы оказались. Я надеюсь, что когда этот новый день настанет на планетах по всей Галактике, мы все сможем разглядеть надежду в рассвете.

После того, как она заканчивает, наступает тишина, короткий момент, который, тем не менее, тянется от дюжины возможностей. Но затем толпа взрывается, уровень звука на каналах отчаянно регулируется, чтобы сбалансировать рев. Я вижу, как шевелятся губы Лили, и, хотя я не слышу ее из-за толпы, легко читаю слово: «Спасибо».

Дикторы новостей начинают говорить наперебой, готовые начать разбирать речь и анализировать политические последствия, в то время как аэросъёмка показывает, как Лили отступает от кафедры, возвращаясь к Тарверу, который сжимает ее руку своими обеими руками и подносит ее к губам.

Гидеон машет руками перед экраном, чтобы приглушить новости, затем втыкает палочки в лапшу и откидывается назад. Он некоторое время молчит, а потом позволяет воздуху выйти из легких с тихим свистом.

— Черт.

— Ты хочешь сказать, что она не произносила волнующих, эпических речей, когда вы были детьми? — поддразниваю я, сильнее прижимаясь к его плечу.

— Она была больше хороша в перепрограммировании домашних ботов с моим братом, говоря: «Гидди — неудачник, которому пора уже прекратить пытаться шпионить за нами».