Раздумья в сумерках жизни

Дядя Андрей при последних словах соседки до боли сжал ручонку Даши, завертел головой в разные стороны, будто от комаров избавлялся, потом рывком дёрнул её к себе, и они быстрыми шагами пошли от остановки в сторону их дома. Пройдя несколько шагов, он на ходу молча взял Дашу на руки, посмотрел на неё повлажневшими глазами, порывисто прижал её к себе и почти бегом ринулся бежать по улице, будто пытался убежать от опасных преследователей. Удивлённая всем случившимся, робко радуясь возвращению домой, Даша доверчиво прильнула к его разгорячённому телу и до самого дома, с замиранием сердца, слушала волнующий шёпот родного дяди:

– Всё, Дашенька, родная моя племянница, теперь ты никогда из своего дома никуда не уедешь, пока замуж не выдам, будь уверена. А дневать с завтрашнего дня будешь у соседки, тётки Марии, она добрая, и пока мы на работе пластаемся, присмотрит за тобой. Так и заживём, всем на зависть, и пущай всякие там критиканы больше не суются в нашу жизнь со своими укорами да ехидством. Наверное, мы с тобой, Дашуня, не дурней их, а может, даже чуть умней будем. Будто перед кем-то оправдывался её дядя, а может, себя успокаивал, но говорил об этом таким добрым и родным голосом, что Даша успокоилась и немножко вздремнула у него на руках – так ей захотелось спать. А дядя всё продолжал говорить.

– Сейчас дома чайку попьём, Дашуня, цветочков в палисаднике нарвём и сходим с тобой на кладбище, маленько посидим у могилки твоей мамы. Давненько я там не был, с девятин, пожалуй, работа меня совсем замантулила, поверь мне, моя роднулька!

Даша верила каждому его слову и надеялась, что так всё и будет, раз дядя пообещал. Однако для неё было непривычно, что он с ней сегодня разговаривает как со взрослой девочкой, и она не знала, как ему надо отвечать, поэтому стеснительно молчала. А он человек был упёртый, настырный, как жаловалась соседям его жена. Всё сделает посвоему, если что задумал.

А Даше грустно было, что сходить ей в гости будет не к кому, кроме мамы, на кладбище. Одна только эта горькая радость сейчас и теснилась в её головке, что мама рядом, и казалось ей, по её детскому разумению, что так всю жизнь у неё и будет.

Тюмень, 2014 г.

Деревенский этюд

Добро есть глубокое уважение к жизни.

А. Швейцер.

Опасно приближалась дневная июльская гроза, вдали бушевал ливень, из черноты наплывающей тучи, которая захватила половину горизонта с югозападной стороны, резко засквозило прохладным ветерком, грозно потемнел небосклон, ещё недавно сиявший утренней синевой. А в отдалении робко доносились глухие раскаты грома. Мы с сыном Колей в спешке сняли с озера сети, собрали палатку, второпях скинули всё в свою машину «УАЗик» и начали с трудом выбираться из болотистой низины на возвышенность, где вдоль сельской дороги сиротливо тянулись заросшие непролазным бурьяном бывшие колхозные поля. Колхозы рухнули в одночасье, и наделы лишились хозяина. На них больно было смотреть, как на сирот, оставшихся без родителей.

Возможно, городскому жителю это было бы безразлично, но для тех, кто родился в деревне и прожил там детские годы, она будет любима до конца жизни. А сейчас смотреть на разруху сельского быта и брошенные на погибель, некогда хлебородные поля было невыносимо. Содрогалась душа от такого бесчеловечного, варварского отношения тогдашней власти к земле-кормилице и сельскому труженику, вроде бы её хозяину, насильственно отлучённому от земли и бездушно брошенному в неслыханную безработицу и пьяную погибель. У работящих мужиков не было никакой надежды хоть когда-то выбраться из нужды и этого дурмана.

Однако нам не мешкая надо было добраться до асфальта, а это четырнадцать километров по разбитой сельской дороге, с глубокими промоинами, и мы спешили. Лихо промчались по деревенской улице с сиротливыми и неухоженными, оставшимися без мужского пригляда домами, непривычно пустынной улице, где нас ни одна дворняга не облаяла. Выехали за околицу и поехали среди печальных полей, при виде которых замирала душа. С тревогой думалось: «Неужели все эти поля и деревня, созданные с превеликим трудом нашими работящими предками, навсегда безмолвно умрут на наших глазах и никогда больше не возродятся?»

При виде той деревенской порушенности, что мы наблюдали из окна своей машины, подумалось, что к этому, видимо, неумолимо и безжалостно всё и катится. Но почему-то в глубине души, в её самом дальнем закоулке, еле теплилась слабая надежда, что так не должно случиться, так не должно быть по закону человеческого бытия, и эти заросшие бурьяном поля и безжизненная деревня непременно когда-нибудь возродятся и заживут с новой силой, доселе ещё не виданной. Именно в это хотелось верить, глядя на погибающую деревню.