Раздвоение

Жена, насаждавшая в семье высокий социальный статус, сделала все, чтобы не ударить лицом в грязь. Она не любила еду, печатающуюся на 3D-принтере, искусственное мясо, и потому озаботилась о натуральной пище. По привычке отстраняя бездушного робота дворецкого, сама сервировала большой парадный стол, выставив в хрустальной посуде красную икру, балык, язык — долго отваривала сама, не доверяя тупому роботу, самой испеченные пирожки, а также лучшие вина и водку…

Гости бодро произносили тосты, натужно беседовали. Это было благопристойное застолье, с искренней или дежурной здравицей имениннику.

В широких смарт-окнах, не пропускающих тепло наружу, сгущалась холодная тьма, оттеняющая ярко освещенный праздничный дом, добавляя тревогу, которая не выходила наружу.

Ожидали — громом в ушах! — электронных повесток от военкомата. Куда спрятать мужей и детей?

Из-за конфликта двух цивилизаций братские страны-соседи тоже насторожились, стали разделяться на два лагеря.

— Надо отправить в другую, нейтральную страну! — пугалась жена за сына, который учился в зарубежном университете. — Говорят, радушно принимают на Востоке.

Сестра тоже боялась за своих сыновей, и окончательного приезда домой внуков, тоже студентов в европейских вузах.

Отдельно за своим столом тусовались дети и внуки, к которым с тревогой прислушивались матери и бабушки.

Молодые люди призывного возраста слушали в пол-уха — есть кому подумать об их судьбе. Они были знакомы с путями отхода. На Востоке дружественные страны охотно принимали дезертиров, особенно айтишников, и даже гордились тем, что так дружески относятся к соседней стране. А недружественные страны почему-то выставили кордоны, не пропуская дезертиров.

Вот и нас догнала судьба! Почему мы тащим за собой то параллельное зазеркалье, погрязшее в раздорах?

____

Объявление частичной мобилизации (вопреки утверждениям властей ожидали всеобщей) было шоком для страны. У военнообязанных раздвоились мозги. Одни, суровые и немногословные — «от земли», с тяжелым чувством оставляли свои хозяйства бабам или продавали, и добровольно шли в военкоматы записываться на фронт. Другие улетали в страну врага, из идейных соображений — неприятия возникшего авторитаризма, начавшего запрещать свободную мысль. Третьи, прикрываемые родней молодые балбесы, — просто от страха, что могут убить, как тараканы побежали к границам.

Иванова тоже пробрало всерьез.

Как можно воевать с родиной культуры, которую люблю? И где эта моя родина, которую надо защищать? Та, что очерчена до моего рождения географически? Но в ней много народов, регионы которых я посетил, может быть, один раз, не испытав на своей шкуре их способ жизни. Не ощущал безграничной родины — нет обжитых мест, кроме моей малой провинции, где даже от запаха папоротника веет чем-то родным.

Нет, моя родина стала всепланетной, хотя я вырос на почве русской культуры.

О! Русская земле! Уже за шеломянем еси!

Словно сам нутром чую, как долго ночь меркнет, заря свет запалила, русичи червлеными щитами поля перегородиша, ища себе чести, а князю славы…

Правда, так же вырос и на европейской культуре, из которой вышла культура той, сейчас враждебной нам. Переживаю за гонимого странника Одиссея, ищущего себя — Итаку, родину.

Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который…

Многих людей города посетил и обычаи видел,

Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь…

Нет, это переводное, не совсем свое, но ощущаю бессмертного себя, бездомного и грезящего пространствами.

Помню, в детстве забывал про страницы, погружаясь в дерзкие проделки неутомимого Тома Сойера. Пролистывал единым духом страницы приключений благородного и отважного Д’Артаньяна, неведомых для русского паренька.

Это была моя европейская культура. Греки — свои, а персы незнакомы. Книги по культуре Индии и Китая пролистывал, старательно запоминая, как интересное чужое. А их литература вообще была чем-то экзотическим.

Но трудно было бы разделить русскую и европейскую культуру — разве Тургенев не повлиял на литературу Европы, а она на него? Нравственные представления Европы сложились и под влиянием шедевров русской культуры. Мы были встроены в западный мир, поэтому я не мог понять искусственный характер евразийских убеждений.

Что могут захватить — они? Эту насквозь пропитанную мировой культурой страну, народ, которого власти снова стали опекать слишком чувствительно? Погонят в Сибирь, лишив всего? Или лишат нашей культуры, с нашими верованиями? Но разве можно ее завоевать, если только не вырвать с корнем? Попытки уже были.

Но я против того, чтобы нас убивали! Даже из чувства собственной вины не позволю нас убивать! Буду драться до конца! Какими бы недочеловеками, как обзывались ненавистники, мы бы ни были.