Раздвоение

Маленький коллектив «Вершин» обязали принять участие в митинге. Правильный Паша Семенов выкрикнул:

— Что бы то ни было, мы за страну!

Он был возбужден, в чудесном порыве единения. В единстве — всегда правота, как бы не глушили сомнения. Огромная родина, огромное время — в единстве.

Женя Гольц, политолог, решал: что-то обрывалось в нем, что связывало страну, друзей во времена, когда вместе шатались студентами. Нежданно простодушный Семенов вызвал отвращение. Но — сын его шел на фронт.

Игорек кривлялся, вышел на линию, отделявшую толпу от тротуара:

— Командовать парадом буду я!

Гольц радовался: его сыновья в безопасности — один в Китае, другой давно жил в Лондоне, там он учился. В нем было твердое спокойствие: что натворили безумные власти! Все — в тартарары.

А было — так дискусионно, любовно! Влекло лишь стремленье туда, где летела свободная мысль, что уничтожала презреньем завистливых неандертальцев.

На сцене появилась певица, бойкая упертая дама в мехах, звучным голосом запела:

Оркестранты войны

Для огня рождены,

Для сражений без всяких идиллий,

Где под крики химер дирижер Люцифер

Управляет полетом валькирий.

Иванов, специалист по параллельному миру, удивился:

— Да это же песня — оттуда! Как она сюда попала?

Песня была похожа на сатиру. Или это новый фашизм, поднимающий дух?

Интересно, есть ли у нее сын? — подумал Иванов. — Если бы он был на передовой, что бы он запела? Посмотрел бы я, как она будет отправлять своего сына под пули и разрывы снарядов.

Так давай, полководец, давай

Оркестрантов твоих поднимай…

Нет. Наверно, у нее нет детей.

14

В страшном сдвиге эпохи соратники, все еще товарищи, сидели в офисе «Вершины знания». Переставшие пить — не молодые, и не модно в нынешнем веке, они впервые просили водку.

Пили из стаканов, заедая тем, что быстро собрали — 3-D сосисками и сок. Было грустно, говорили нехотя.

Политолог Женя Гольц говорил тихо, как бы в пустоту, сглатывая слова:

— Они, конечно, хотят, чтобы была демократия на планете, свобода мыслить, объединяться, хоть в альянсы, торговые связи, — на всех континентах.

Правильный Паша Семенов добродушно возражал:

— Очень хитро — чтобы колонизировать весь мир. А народы хотят жить по-своему! Чтобы не лезли грязные руки ему в душу.

— Ты только это и знаешь, — проворчал Гольц. — А что делать?

И убежденно заговорил, сглатывая слова:

— В вашем разнополярном мире есть диктатуры, запрещающие даже мысль. Азиатские страны еще живут по законам шариата, делают обрезания девочкам, не учат дочек, держат взаперти, и сбагривают замуж в тринадцать лет за приглянувшегося родителям богатого старика, чтобы скинуть с себя ответственность.

Чиновник Ухов, как всегда, сдержанный, держал свой стакан и не пил. Скупо выдал:

— Развалить мир не так трудно. Станет расхристанным, дай только полную свободу. И в нем легко будет рыбку ловить любому ловкачу.

Игорек Тюлин посмеивался.

— Вот незадача — взять планету в ежовые рукавицы — плохо, отпустить до полного раздрызга — еще хуже. Куда податься бедному нищему обывателю?

Ему, наверно, все равно, рушатся связи или нет, он ко всему приспособится.

Пашка Семенов надувался удовлетворением:

— Слава богу, отъехало все утонченное, нервное. Нужно очистить культуру от всего иностранного. Вернуть нашу историю, с ее широтой и нравственностью.

Игорек поддакнул:

— Пусть, наконец, вылезут на экран мужики с бородищами. Пусть ухают, машут плетками.

Лицо Жени Гольца стало неприятным.

— Это потому, что нам наложили санкции на иностранные фильмы и книги. Вот и пытаемся заместить своим, посконным.

Заспорили о новом мире, который возникнет на очищенном от старья месте. Женя Гольц гнул свое:

— Говорят: грядет совершенно новый мир. Отменяется старая мировая система отношений, старая культура, ковыряющаяся в личных страданиях литература. Кто их отменил? Две слишком пристрастные цивилизации! Чтобы видеть истину, нужно как можно дальше отстраниться от их распрей. Так и в культуре, литературе, и в любом деле. Закон остранения. Тогда можно понять, что человечество оставляет, а что ему обуза.

Пашка поморщился.

— Это что-то от утонченного и нервного, которое уже отъехало.

Иванов, угнетенный своей бедой, заговорил мрачно:

— А может быть, все проще? Близость апокалипсиса никого не остужает, наоборот, разжигает. Наверно, правильно некоторые авторы пишут: наслаждение и смерть зачаровывают свою жертву, повергая в оцепенение. Воробушек, кому угрожает сокол, сам бросается к нему в клюв, чтобы избавиться от ужаса. Желание и есть страх. Человечество устало, слишком пресыщено, и больше не способно получать удовольствие. И только близость смерти еще способна дать его.

Разговоры казались пустыми. Приятели замолкли. Глаза Гольца были грустными. Чиновник Ухов замкнулся в себе, тянул водку маленькими глотками. Правильный Паша Семенов с удовольствием закусывал и добродушно глядел на товарищей.