Раздвоение чувств

На пороге комнаты я помедлила, выдержав драматическую паузу. На Тома невозможно было смотреть без смеха! Его лицо вытянулось, как у священника, выслушавшего исповедь проститутки, и весь он преисполнился такой благости, что мне, простой смертной, даже неудобно стало находиться рядом.

Изнемогая от смеха, который вынуждена была подавлять, я толкнула заветную дверь, и сделала театральный жест:

— Прошу! Вот оно — священное хранилище всех писательских тайн!

Том неслышно шагнул через порог и молча огляделся. Может, ему виделись призраки героев отцовских романов? Или слышны были лучшие фразы?

— Проходи, Том, не стесняйся. Вот его стол. Наверное, на нем даже отпечатки пальцев остались. Хочешь, присядь. Да садись, садись, что ты так испугался?

Не знаю, с чего это мной овладела такая готовность поделиться с ним всем, что принадлежало только мне? Джун к отцовской работе отношения не имела. Полторы прочитанных уже после его смерти книжки не давали ей такого права.

Наверное, если бы Том с таким трепетом не вбирал в себя сам воздух этой комнаты, я ни за что не позволила бы ему даже прикоснуться к столу, не то что сесть за него. Но его вызывавшая уважение старомодная почтительность словно бы одаривала его особыми привилегиями.

Я сама отодвинула стул и надавила ему на плечи:

— Садись.

На ощупь плечи оказались что надо. И до того горячие, что мне стало жарко.

— Я не могу, — сказал Том.

Я убрала руки.

— Это не осквернение святыни, Том. От его светлой памяти не убудет, если ты посидишь на его стуле.

— Наверное, не убудет, — неохотно согласился он. — Но я не могу.

— Ладно. — Я отошла подальше. — Не буду настаивать. Вот его книги.

Я провела пальцами по корешкам. Когда я читала его романы в рукописях, то ощущала покалывание в кончиках пальцев, настолько они были заряжены его энергетикой. Но в книгах этого уже не было. Или я не чувствовала этого потому, что уже читала любую из вещей, и заранее знала, чего от нее ожидать?

— Ну, как? — спросила я, когда Том возник у меня за спиной. — Все читал?

Он вздохнул:

— Вот эти две нет, — и показал пальцем, не прикоснувшись.

— Возьми почитай.

— Отсюда?

— А чем эти хуже?

Том замялся:

— А других нет?

— Ты прямо как в церкви! Нельзя же так, Том!

По-бычьи наклонив голову, он заупрямился:

— Почему — нельзя?

— Да потому, что эти книги ничем не отличаются от других. Но если ты никак не можешь позволить себе этого, — решила пойти я на уступку, — то в моей комнате имеется такой же набор.

— Можно будет взять?

Я подумала, что отец писал тонкую, философскую и очень чувственную прозу, а читает его книги такой парень, как Том. Молодой ковбой из Техаса. Неужели в нем есть нечто подобное? Мне даже захотелось присмотреться к нему повнимательнее.

— Хоть сейчас, — сказала я. — Но сначала я покажу тебе еще одну комнату. Твою. А где, кстати, твои вещи?

— В камере хранения. На вокзале.

— Придется лишить вокзал удовольствия хранить твою сумку. Отвезти тебя?

Мне показалось, что он растерялся:

— Прямо сейчас?

— А у тебя другие дела?

Он вяло отозвался:

— Нет, какие у меня дела... Но я подумал: тебе ведь надо распродать книги. Ну, те, что во дворе лежат.

— Это не к спеху, — сказала я. — Но если ты тоже не торопишься, то мы можем еще немного попродавать книги, а потом съездить на вокзал. Хотя, честно говоря, я не думаю, что мне удастся сбыть хоть одну.

Уже когда мы вышли из дома и снова устроились возле никем не тронутых стопок, Том вернулся к этому разговору, с уважительным видом озираясь вокруг:

— А зачем ты вообще продаешь эти книги?

Я попыталась отовраться:

— Мне же надо на что-то жить, Том. Элементарное нежелание умереть с голода.

— А отец ничего тебе не оставил?

Подобное любопытство показалось мне излишним. И я не стала скрывать этого от Тома. Его лицо снова залилось краской, и он принялся извиняться, чем окончательно привел меня в бешенство.

— Прекрати же ты!

Я толкнула его, хотя не должна была этого делать. Но иногда... Довольно часто я вела себя как мальчишка, что очень веселило моего отца. Он не поощрял моих детских драк, но, когда он выговаривал мне за очередную, глаза у него искрились от смеха.

Покачнувшись, Том оперся рукой о землю и как-то по-детски обиженно вскрикнул, как будто я ударила его по-настоящему. И мне тотчас стало жаль его и неловко за свою грубость.

— Прости, Том.

— Да ничего, — буркнул он.

— Нет, честное слово, я не хотела тебя обидеть. Дело ведь совсем не в тебе, понимаешь? Я, наверное, просто извелась за эти три месяца. Нервы сдали. Никого не было рядом. Совсем никого.

Теперь уже мой голос звучал жалобно и неожиданно Том притянул меня к себе и погладил по голове. Рука у него была большой и теплой, как у настоящего взрослого мужчины. Оттого что это произошло так внезапно, мне на секунду показалось, будто это отец приласкал меня, как бывало часто. И сами собой брызнули слезы, я даже не думала, что они могут так безудержно политься из глаз. И главное, из-за чего?!