Раздвоение

Мысль двухлетней давности получила развитие. Теперь он стал считать, что не нужен сам по себе не только девушкам, но всем вообще. Стало наваливаться понимание, что он действительно не в порядке, и одноклассники презирают его справедливо. Чувство неполноценности до этого было всегда зыбким, как понимание неизбежности смерти.

Теперь оно все чаще обретало реальность. В такие моменты, когда он со всей ясностью понимал, что это не игра и не телепередача, что он действительно в главной роли и что у него действительно проблемы, — в такие моменты ему становилось жутко до такой степени, что он плакал. Это не были слезы досады, это были именно слезы ужаса. Чувство смерти стало обретать реальность тогда же (позже в его жизни оно снова перестало быть реальным). Иногда он вставал утром с постели и вдруг ясно представлял, как состарится и умрет, и для него все кончится. Он чувствовал, как будто у него дряхлое, бессильное тело, у него отказывают легкие, и он начинает задыхаться, понимая, что вот и пришел конец.

Позже, вспоминая этот страшный период острейшего восприятия, длившийся пару месяцев, он думал, что именно тогда впервые осознал, что живет.

Он присмирел и перестал быть высокомерным с одноклассниками. Он стал напрашиваться на вечерние посиделки на школьном дворе и дни рождения. Его жалели и брали, он сидел тихо, смеялся, когда все смеялись, и ни в коем случае не пытался претендовать на внимание девушек — самый дефицитный товар, борьба за который доводила до драк. Не потому что боялся драк, а потому что считал себя низшим существом, которое просто не имеет права на что-то претендовать. Несмотря на смирение и осторожность, драка все же не миновала его и поставила крест на общении с одноклассниками, которое только-только начало налаживаться заново.

В младших и средних классах драки не были для него в диковинку, он относился к ним спокойно и потому никогда не оказывался предметом травли. Собственно, помня, что он может за себя постоять, его не трогали, даже когда он начал замыкаться и стал гадким и жалким. Думая об этом периоде позже, Сергей приходил к выводу, что про него тогда решили, что он повредился в уме и перестал быть полноценным человеком.

Раньше драки не были для него чем-то сложным, и для того, чтобы избивать двух своих «малышей», ему тоже не нужно было преодолевать внутренних барьеров. Однако в той последней его драке переживания оказались намного болезненнее.

Сергей, по привычке, не претендовал на внимание и «был со всеми», поэтому у него как-то не могло уложиться в голове, что один из парней начал над ним издеваться.

Сергей пропускал выпады до тех пор, пока не обнаружил себя единственным предметом насмешек всей компании. Это было совершенно непривычное ощущение. Раньше он всегда был одним из смеющихся и видел жертву насмешек со стороны. Теперь, в шкуре этой жертвы, он ощутил странное горько-сладкое чувство, в котором боль смешивалась со смакованием обиды. Какое-то время он был ошарашен и бездействовал, но вдруг до него дошло, что происходит, и он сказал заводиле: «Я тебя изобью, если не прекратишь» — «Ой, да ладно, он меня изобьет! Ты же стал шизиком, у тебя кусок мозга вырезали, ты теперь даже мочиться не можешь, не то что драться… Эй, эй… да ты чего!» Сергей хотел ударить его ногой, но не смог. Вместо этого он закрутил парню руки за спину и повалился с ним на асфальт. Тот орал: «Да снимите с меня этого психа», но это была та редкая драка, в которой заново и надолго определяется статус одного из дерущихся. И компания не делала попыток их разнимать. Сергей долго лежал на парне, не давая ему высвободиться, и пытался преодолеть неожиданный барьер в своем разуме, мешающий наносить человеку ущерб. Наконец, он собрался с духом, взял парня за волосы и, что было силы, ударил его головой об асфальт. Поднялись крики. Он успел ударить еще два раза, прежде чем его оттащили. Парень лежал на боку, закрыв лицо ладонями, и стонал. Когда Сергей увидел сочащуюся между пальцев и падающую каплями кровь, он завизжал и стал вырываться; его не пускали, но он укусил одну из вцепившихся в него рук и бросился бежать. Добежав до дома, он сел у входа в подъезд и молча зарыдал. Ему было жалко избитого парня.

Всхлипывая после рыданий, он почувствовал, что подкатывает тошнота. До квартиры он добраться не успел, его вырвало на лестничной клетке, и он долго стоял и смотрел на рвоту. В тот раз в нем что-то порвалось, и за прошедшие годы он больше ни разу не ударил человека. У него не поднималась рука.

Одноклассники стали сторониться его и разговаривали с ним осторожно. Школа подошла к концу, оставив по себе холод и отчуждение, вместо ярких воспоминаний о гулянках и выпускном бале.