Разъезд Тюра-Там

— Я те покажу обрез! — закипел от обиды дед, не припоминавший, чтобы в молодости поступали жалобы.

— А вы не обижайтесь. Вы находитесь на пункте контроля воздушной безопасности. Ну подумай еще, отец, где у тебя может быть металл?

И тут с облегчением дед понял, что улетит все-таки к внуку.

— Да вот где, мил человек, только сдать я его никак не могу, — он выдернул брючину из сапога и, задрав ее, показал милиционеру ногу, изуродованную сорок лет тому назад.

— Извините, отец! — козырнул милиционер. — Проходите.

И долго еще провожал взглядом припадавшего на левую ногу деда, так спешившего на свадьбу к внуку Витьке.

Экзамен

Генрих Наумович, носивший «уникальную» еврейскую фамилию Абрамович, шел по институтскому коридору один. Облаченный, как всегда, в идеальный костюм, белую сорочку с накрахмаленным воротничком, туго схваченную галстуком, настолько туго, что казалось, вот-вот при повороте головы раздастся скрип, такими же накрахмаленными манжетами, выступавшими на полтора-два сантиметра ниже обреза рукавов пиджака. Шел прямой, коренастый, никаких эмоций, только дело.

Студенты-мотористы, пришедшие ранним утром четвертого января 1959 года сдавать экзамен по газовой динамике — одной из профилирующих дисциплин на факультете двигателей летательных аппаратов Московского авиационного института, были страшно удивлены. Обычно принимать экзамен приходили все преподаватели кафедры АД-1, и их количество численно равнялось количеству студентов, пришедших сдавать экзамен.

Результатом дружной работы спаянного коллектива кафедры было то, что группа в двадцать человек сдавала экзамен в течение часа.

А тут — один Генрих Наумович, перед знаниями и многотомными фундаментальными исследованиями которого снимали шляпу лучшие аэродинамики мира, один из тех, кто самоотрешенным трудом сделал отечественную школу аэродинамики самой авторитетной в мире. Потенциал, заложенный в образование такими людьми в то время, оказался настолько велик, что и теперь, когда Россия, пройдя в строгом соответствии с учением марксизма-ленинизма очередной виток развития по спирали, оказалась вновь в капитализме, мы, полунищие, с удивлением вдруг обнаружили, что наши ракетные двигатели, межпланетные станции и ракеты впереди на несколько десятилетий.

А такого самолета, как СУ-27, который вот уже более полутора десятков лет продается без ограничений всем, кто может за него заплатить, не может сделать даже Америка.

— Заходите, — распахнул дверь в аудиторию Генрих Наумович. — Половина группы.

Он поднялся на кафедру, веером, будто сдавая карты, разложил экзаменационные билеты, собрал зачетные книжки.

— А вы что же не идете готовиться? — спросил он студента Васильева.

— А без подготовки можно?

Генрих Наумович показал место рядом с собой. Студент передал ему билет и, записывая на листе бумаги формулы и рисуя графики, стал пояснять их.

— Хорошо, — вдруг прервал его Генрих Наумович. — Где ваша зачетка?

Васильев с удивлением и обидой следил за рукой Генриха Наумовича. А рука эта медленно выводила в зачетке Васильева «удовл».

— Генрих Наумович, за что! — взмолился Васильев.

— Идите, молодой человек, идите, — ответила величина мирового значения таким тоном, что бедный и бесправный студент сразу понял: не стоит испытывать судьбу дальше, надо действительно уходить.

А дальше пошли сплошные «неуды». Подряд. Только один умник из второй половины группы, отвечавший так же, как и Васильев, без подготовки, получил «удовл».

Убеждаясь в справедливости утверждения, что общая беда сплачивает, коренные москвичи в обнимку с приезжими всей группой двинулись в общежитие, полные решимости справить тризну по проваленному экзамену.

Не напрасно говорят — на миру и смерть красна. Никто шибко сильно и не переживал из-за несданного экзамена. Понимали, что это какая-то игра, через несколько дней экзамен пересдадут.

Поэтому тризна по несданному экзамену очень быстро переросла в сплошное веселье, во время которого стали вспоминать колоритных или зловредных преподавателей.

Первым вспомнили Тихомирова, что читал лекции по сопромату. Пожилой лектор, один из расчетчиков Крымского моста, чем-то похожий на баснописца Крылова, каким того изображают в школьных учебниках, затевал иногда такую игру с одуревшими от усталости и голода студентами:

— Теперь мы нарисуем ба… — тянул он последние буквы, приглашая аудиторию поддержать его.

— …алку! — подхватывали хором студенты.

— Теперь мы эту балку на… — продолжал он

— …грузим, — подтягивали студенты.

— Теперь мы нарисуем э…

— …пюру, — почти совсем проснулась аудитория.

— А теперь мы эту эпюру заштри… — и тут профессор понял, что допустил оплошность, воспоминание о которой студенты пронесут через всю жизнь.

— …уем, — рявкнули дружно двести глоток, в результате чего с ближайших деревьев за окном взмыла в небо с диким криком перепуганная стая ворон.

Вторым в списке воспоминаний числился преподаватель черчения Кузнецов.

Особенно забавляла студентов его способность мгновенно выходить из себя, если вдруг кто-нибудь вместо «я вот тут начертил» говорил «я вот тут нарисовал».