Разъезд Тюра-Там

Тут же под сиденьем, на котором разместился Ковалёв, из трубы диаметром сантиметров тридцать, вмонтированной в стенку пилотской кабины, хлынул под приличным давлением раскаленный воздух, а еще через пару минут Ковалёв почувствовал, что сидит скорее на сковороде, чем на аскетичном сиденье самолёта, и принадлежащий ему Божий дар уверенно превращается в глазунью.

Для того чтобы не дать своему начальнику насладиться результатами розыгрыша, Ковалёв поднялся и под ехидными взглядами попутчиков перешел в хвост самолета, где лежали свернутые чехлы, и улегся на них.

Но для остальных праздник жизни продолжался.

Офицеры, возвращавшиеся из отпусков с чемоданами внушительных размеров, дружно поставили их «на попа», летевшие в командировку положили свои небольшие чемоданчики сверху, в результате чего в проходе образовалось подобие длинного стола, тут же уставленное бутылками с коньяком, бутербродами, французскими булочками, изобильно начиненными красной икрой.

Импровизированное застолье сближает людей, а тем более застолье, отрепетированное за несколько лет полетов на полигон. После того как «прошлись» по первой, из кабины пилотов появился командир экипажа, будто для того, чтобы проверить порядок в пассажирской кабине. Убедившись, что полет проходит нормально и в духе традиций, он без лишних церемоний выпил предложенный ему двухсотграммовый стакан коньяка и удалился только для того, чтобы ему на смену вышел второй пилот, или, проще говоря, «правак». Так называют вторых пилотов, потому что они сидят за штурвалом на правом кресле.

За «праваком» вышел третий член экипажа, совмещавший в одном лице обязанности борттехника, радиста и штурмана — так было недавно установлено приказом по Аэрофлоту для экипажей самолетов Ли-2 и Ил-14.

Ковалёв же, завернувшись в чехлы в хвосте летевшего сквозь ночь самолета, мод монотонный рокот его моторов думал о том, как прозаически протекает этот полет на Ли-2, на «Дугласе», а совсем недавно…

А совсем недавно, как только в небе появлялся самолет, он с мальчишками, бросал все дела и мчался на аэродром.

Городишко, в котором жил тогда Ковалёв, расположился на стыке рек Кубани и Теберды в каких-нибудь сорока километрах от Главного Кавказского хребта. Раньше он назывался Микоян-Шахаром, После того как в феврале 1944 года выселили местных жителей, карачаевцев, Сталин отдал эту территорию Грузии.

Городишко переименовали в Клухори, в школах ввели изучение грузинского языка и в Клухори стали прилетать самолеты из Сухуми и Тбилиси.

Небольшая площадка, самоуверенно именуемая аэродромом, ограничивалась с одной стороны высокой скалистой горой, с другой стороны — пропастью с бурлящей внизу Кубанью. Со стороны города, откуда чаще всего самолёты заходили на посадку, пилотов дисциплинировал крутой склон к Теберде, и, наконец, вдали, с аэродромом граничила деревня, населённая исключительно осетинами. Официально деревня носила имя осетинского поэта Коста Хетагурова. Народ же для простоты произношения называл её Осетиновкой.

Перелет «Дугласа» из Сухуми через Кавказские горы, если он протекал нормально, с затратой времени на взлет и посадку занимал каких-нибудь сорок минут. Как только старший авиационный начальник и, в том же лице, единственный сотрудник аэродрома Гогия, грузин неправдоподобно больших размеров, получал уведомление о вылете самолёта, он тут же принимался выстрелами из ракетницы разгонять с летного поля худосочных осетинских коров, черных, похожих на гончих собак, свиней и флегматичных ишаков.

Летчикам приходилось снижаться, маневрируя между двумя остроконечными пиками, нырять в ущелье Кубани выше по течению и рассчитывать посадку, снижаясь над рекой, тесно зажатой горами.

Но у пилотов был богатейший опыт, приобретённый на войне, закончившейся недавно, — посадку они выполняли с ювелирной точностью.

Мальчишки, сидя на травке неподалеку, с благоговением наблюдали, как пилоты, словно боги, выходят из «Дугласа», как звонко потрескивают остывающие цилиндры моторов, как непередаваемо красив абрис фюзеляжа и как изящно нависает над ними правое крыло со стреловидной передней кромкой.

Посадкой пассажиров всегда руководил Гогия. В этот раз к нему, подобно назойливой мухе, приставал с просьбой пропустить в самолет щупленький горбатый соплеменник.

— Если тебе так необходимо лететь, почему своевременно не купил билет? — спрашивал по-грузински Гогия.

— Пули ки ара! (Денег нет!) — отвечал жалобно горбун.

— Нельзя сажать в самолёт лишнего человека, — объяснял горбуну Гогия по-грузински. — Полет проходит на высоте четыре километра над Клухорским перевалом Главного Кавказского хребта, и малейшее превышение грузоподъёмности делает полёт опасным.