Разъезд Тюра-Там

— На 43-й площадке хоть повариха горбатенькая есть. Наташкой, кажется, зовут. Мужики говорят, что она самая счастливая из всех баб, какие только есть на свете.

Потому что на площадке на неё одну приходится двадцать два метра члена и два мешка яиц. Не зря же начальник отдела, у которого работает Ковалёв, поворачивая свой длинный нос за пробегавшей мимо Наташкой, цинично изрёк: «Счастливая. Одна на всех. Но мы за ценой не постоим! Правда, лучше всего её между грядок класть». Американцы давно бы открыли массу кабаков, стриптиз-баров, навезли бы сюда баб, — распущенно, не по-коммунистически, продолжал рассуждать Борисов. — Тут же только кино крутят. А фильмы-то привозят какие? Чтоб не возбуждали. «Чапаев» да «Чапаев». Народ уже изучил всю картошку, что двигает Василий Иванович. А тут, на 63-й, и этого нет. Одна надежда на Дуньку Кулакову. И это притом, что на полигоне собраны тысячи молодых, здоровых ребят.

Вот и договорились между собой офицеры, служившие на площадке, раз в месяц после получения денежного довольствия по очереди ездить на станцию, садиться в вагон-ресторан и пускаться во все тяжкие.

Луч прожектора, блуждавший вдали по пустыне слева от Борисова, и приглушенный гудок возвестили о приближении поезда.

Борисов приободрился, комкая в ладони правой руки красный червонец, как собака, почуявшая дичь. Теперь главное уболтать проводницу соседнего с рестораном вагона, чтоб пропустила его. Осечка не допускалась, так как поезд стоял всего одну минуту и к другому вагону он не успел бы добежать.

Сбавлявший скорость тепловоз обдал Борисова запахом разогретых движением механизмов и не полностью сгоревшей солярки, зашипели тормоза, остановившие точно в расчетном месте вагон с открытым тамбуром, проводница которого протирала поручни.

— Проходи, — сказала она, обрадовавшись свалившемуся на нее счастью в виде мятой десятирублевки. — Сейчас поедем, и я провожу тебя, — пообещала она Борисову.

Проводница была русской. Она, заперев двери тамбура, протиснулась между ним и стенкой, многообещающе сжав об него свою грудь.

— Может, я заскочу в ресторан, возьму чего-нибудь и вернусь? — робко предложил Борисов.

Она в ответ заговорщицки засмеялась:

— Давай. А я тем временем договорюсь с напарницей, чтоб подежурила за меня. Зайдешь сразу в первое купе.

В ресторане он сел за неубранный столик ближе к входу. Ветер из приоткрытых окон шевелил занавески, за окном в кромешной тьме мелькали редкие огоньки, и он в который раз удивился тому, как ночью оживает, казалось бы, безлюдная пустыня.

Борисов заказал котлеты, колбасу и яблоки. Но когда дело дошло до двух бутылок водки, официантка заявила, что ресторан навынос не торгует.

— И так всю посуду растащили, — заявила она. Но, увидев червонец, положенный перед ней Борисовым на край стола, она спросила: — А ты в каком вагоне? В соседнем? Ну, хорошо, только утром принеси, или пусть она принесёт.

В ресторане было шумно. Почти за каждым столиком таджики пили коньяк и громко разговаривали между собой, перекрикивая и стук колес и голоса других посетителей.

За отдельным столиком возле буфета толстый таджик перекидывал костяшки на счетах и что-то неторопливо записывал в блокноте.

— Барыши подсчитывает, сволочь, — решил Борисов. — И откуда у этих паразитов столько денег? Все сидят на шее русского народа, разворовывая казну.

Как только он вошел в заветное купе, проводница, выглянув в коридор, заперла дверь.

Он поставил водку и закуску на стол, на котором уже предусмотрительно стояли два стакана, и сел рядом с ней. В купе для проводников полки были только с одной стороны.

Проводница, устраиваясь удобнее, придвинулась к Борисову так, чтобы ее бедро касалось его ноги. Она была постарше Борисова. «Но симпатичная, много водки не потребуется, чтоб организм восстал на неё», — цинично подумал Борисов.

Он вспомнил, как на третьем курсе их пригласили в гости девчонки, с которыми они познакомились на первомайской демонстрации, В гостях он со своими друзьями чрезмерно подналег на спиртное, а поутру девчонки их спросили:

— Мальчики, а в каком институте вы учитесь?

— В МАИ, — ответили они.

— Это что, Московская артель инвалидов? — рассмеялись подружки.

С тех пор Петя дал зарок не напиваться сразу, когда приходил в гости к женщине.

— Надя, — назвала проводница свое имя. — А тебя как зовут?

— А я Петя, — сказал Борисов.

— Ну, тогда наливай по чуть-чуть, Петя. Сильно истосковался по бабе?

— Как ребёнок по сиське, — ответил Борисов, ласково берясь за нее.

В дверь постучали.

— Ребята! Скоро Кзыл-Орда, — предупредила Надина сменщица.

— Я не хочу возвращаться, — неожиданно для самого себя сказал Борисов.

— Что ты, Петенька, отдохнул, развлекся немножко. Так нельзя, все у тебя ещё будет, ты такой молоденький, — утешала его проводница.

— Понимаешь, даже в этом поезде жизнь кипит. Сидят там, в кабаке, кровососы, жрут, пьют, баб русских скребут, потому что своих Коран запрещает. А там…

— А ты думаешь, здесь сладко? — проводница упаковала бюст в чашечки лифчика и повернулась к Борисову спиной. — Помоги застегнуть.