Он спрятал письмо обратно в карман — видимо, позже собирался уничтожить. Не знаю, зачем он вообще оставил его, зачем прочел мне. Предполагаю, что Уильям испытывал острое желание с кем-то разделить свою вину — так же как я с мистером Райтом. «Сестричка, ты так нужна мне, прямо сейчас, в эту самую минуту. Пожалуйста, Би, прошу тебя». Он хотел, чтобы я признала себя косвенно виновной в твоей смерти.
— А затем? — спрашивает мистер Райт. Теперь ему приходится настаивать, чтобы я вспоминала дальше, но конец уже близок.
— Он отключил мой мобильный и положил его у двери, чтобы я не дотянулась. Потом вытащил из куртки мой шарфик — наверное, прихватил его из квартиры — и завязал мне рот.
Пока Уильям возился с шарфиком, меня переполняли панические мысли. Возникнув одновременно, они хаотично метались, сталкивались друг с дружкой и, не имея выхода, образовывали заторы и пробки — целое шестиполосное шоссе мыслей. Часть из них можно было выпустить при помощи крика, другие — со слезами, от третьих меня избавили бы объятия. В подавляющем большинстве эти мысли носили примитивный, спонтанный характер. Раньше я не подозревала, что человеческое тело способно посылать столь мощные сигналы, и только теперь поняла, какая жестокая пытка — кляп во рту. И даже не потому, что я не могла позвать на помощь — все равно в обезлюдевшем парке никто не услышал бы мои слабые крики, — а по той причине, что у меня не было возможности издать стон или всхлип, вообще хоть какой-нибудь звук.
— Потом зажужжал пейджер. Уильям перезвонил по мобильному и сказал, что выезжает. Видимо, он не мог не появиться на работе — это вызвало бы подозрения.
Я умолкаю и тяжело дышу.
— Беатрис? — слышится в темноте голос мистера Райта.
— Я испугалась, что его срочно вызвали в больницу, потому что у Каси начались роды.
Пальцы мистера Райта крепкие и сильные. Мне нравится ощущать их твердые костяшки в моей ослабевшей ладони.
— Уильям проверил, хорошо ли держится кляп и надежно ли связаны руки и ноги. Он пообещал вернуться и снять веревки, чтобы все выглядело естественным образом, когда меня найдут. Он не догадывался, что я выплюнула почти все таблетки, однако я понимала: если по возвращении Уильям застанет меня в живых, то зарежет, так же как зарезал Тесс.
— Если застанет в живых?
— Я ведь точно не ориентировалась, сколько пилюль проглотила и сколько успело раствориться в слюне. Возможно, и этой дозы хватило бы, чтобы меня умертвить.
Я изо всех сил пытаюсь сосредоточиться на том, что мистер Райт держит меня за руку.
— Он ушел, а через несколько минут запищал пейджер. Уильям отключил мой мобильник, а про пейджер не знал. Я старалась убедить себя, что Кася написала что-нибудь пустяковое. В конце концов, до родов оставалось еще три недели.
Да, как и у тебя.
Мистер Райт гладит мои пальцы, и от его нежных прикосновений к горлу подкатывает комок.
— А потом? — спрашивает он.
— Уильям забрал с собой фонарик. Я очутилась в непроглядной темноте.
Я осталась одна в полном мраке. Тьма была кромешной, черной как смоль. Чернота пахла гнилью и тлетворным страхом. Она ощупывала мое лицо, проникала в рот, топила меня. Я вспомнила наши с тобой каникулы на Скае: ты выныриваешь из моря, счастливая, раскрасневшаяся, и, отплевываясь, радостно кричишь:
Она двигалась — отвратительное живое существо, что заполонило собой все помещение и, переваливаясь через порог, медленно расползалось снаружи. Ничто не могло сдержать этот зловещий мрак, никакие границы. Тьма утаскивала меня за собой в мертвую пустоту, наполненную лишь беспредельным страхом, — прочь от света, жизни, любви и надежды.
Я думала о маме — о том, как она в шуршащем пеньюаре подходит к нашим кроваткам и я чувствую запах ее крема, — однако воспоминание, накрепко запертое в детстве, не могло рассеять тьму.
Я жду, когда мистер Райт попросит меня продолжить, но продолжения нет. Мы дошли до финала. Всё.
Я пытаюсь пошевелить руками, однако руки связаны веревкой за спиной. Пальцы правой руки сжимают левую. Интересно, почему роль утешителя взяла на себя именно правая рука — из-за того, что я правша?
Вокруг непроглядный мрак. Я лежу на бетонном полу. Во рту пересохло. Сырость и холод проникли в каждую клеточку моего тела, оно совсем потеряло чувствительность.
Я начинаю писать мысленное письмо тебе, любимой младшей сестренке. Воображаю, будто сейчас вечер воскресенья, самое мирное время. Перед домом столпилась пресса, репортеры жаждут услышать от меня всю историю.
Милая моя Тесс!