Разгадай мою смерть

Убедившись, что вокруг никого нет, я перелезла через черно-желтую ленту. Отсутствие полицейского меня почему-то не удивило. Констебль Вернон уже потом сказала мне, что на месте преступления обязательно должен дежурить полицейский. Неотлучно, в любую погоду. Констебль Вернон призналась, что на таких дежурствах ей страшно хочется в туалет, и если она когда-нибудь и уйдет из полиции, то именно из-за этого, а вовсе не из-за своей мягкосердечности. Ты права, я увиливаю от продолжения.

Я вошла внутрь. Описывать мои впечатления нет нужды. Уверена, ты все подробно разглядела, в каком бы состоянии ни находилась, ведь у тебя взгляд художника. К сожалению, последним, что запечатлел твой взгляд, оказался отвратительный грязный туалет. Зайдя в кабинку, я увидела кровь: пятна на бетонном полу, брызги на облезлых стенах. Меня стошнило в раковину, а потом я заметила, что под ней нет сливной трубы. Никто и никогда не пришел бы сюда по своей воле, не выбрал бы это место для того, чтобы расстаться с жизнью.

Я старалась не думать о том, что ты пролежала здесь пять суток в полном одиночестве. Силилась представить, как твоя душа взмывает под облака, словно на картине Шагала. И все же я не знала, как все было на самом деле. Рассталась ли она с бренной плотью в тот самый миг, когда ты умерла? О, я горячо на это надеялась. Или дух покинул тело позже, когда тебя обнаружили и убийца перестал быть последним, кто на него смотрел? А может быть, ты освободилась от страданий только в морге, когда сержант полиции откинул простыню и я тебя опознала?

Я вышла из вонючих, загаженных развалин и сделала глубокий вдох. Я с облегчением вдыхала белый вымороженный воздух, пока холод не начал жечь легкие. Теперь я поняла, зачем здесь букеты: нормальные, порядочные люди пытались противостоять злу при помощи цветов. Праведная борьба под знаменем красоты. Я вспомнила дорогу на Данблейн, выложенную мягкими игрушками, — дань памяти шестнадцати погибшим детям. Раньше я не понимала, с чего кому-то может прийти в голову, будто семье, в которой расстреляли ребенка, нужен плюшевый мишка. Теперь понимаю. Сотни, тысячи мягких плюшевых медведей способны чуть-чуть приглушить страшное вибрирующее эхо выстрела. «Не все люди плохие, — говорят эти игрушки. — Мы не такие, мир состоит не из одних мерзавцев».

Я принялась читать открытки. Некоторые промокли от снега, чернила поплыли, и строчки стали неразборчивыми. На глаза мне попалась подпись «Кася». Она оставила плюшевого медвежонка и крупным детским почерком вывела на открытке «Ксавье», подрисовав внизу сердечко, крестики и скобки, обозначающие поцелуи и дружеские объятия. Поначалу меня передернуло от такого проявления дурного вкуса, но затем я устыдилась собственного снобизма и почувствовала, что тронута вниманием твоей подруги. Я решила, что дома непременно найду номер ее телефона и позвоню, чтобы сказать спасибо.

Те открытки, что еще не размокли, я забрала с собой — все равно, кроме меня и мамы, читать их некому. Выпрямившись, я заметила неподалеку мужчину средних лет с лабрадором на поводке. В руке он держал букет хризантем. Я вспомнила: в день, когда тебя нашли, он тоже был в парке и наблюдал за действиями полицейских; пес точно так же рвался с поводка. Мужчина нерешительно топтался — наверное, хотел положить цветы после того, как я уйду. Я приблизилась к нему. В кепке из твида и дорогой непромокаемой куртке, он походил на классического сквайра, которому полагалось бы находиться в своем загородном имении, а не в лондонском парке.

— Вы были другом Тесс? — спросила я.

— Нет. Даже не знал, как ее зовут, пока не услышал по телевизору, — ответил он. — Мы просто кивали друг другу. Когда часто видишь кого-то, возникает нечто вроде знакомства. Разумеется, в образном смысле. Вроде как узнаешь этого человека. — Мужчина высморкался в платок. — По большому счету я не должен расстраиваться. А вы? Вы ее знали?

— Да.

Что бы там ни говорил детектив Финборо, я тебя знала. Сквайр замялся, не зная, как правильно поддерживать беседу, стоя у холма из цветов и мягких игрушек.

— Стало быть, полицейский ушел? Он говорил, оградительную ленту скоро снимут, поскольку эта территория уже не считается местом преступления.

Конечно, не считается, раз полиция пришла к выводу, что ты покончила жизнь самоубийством. Сквайр, видимо, ожидавший моей реакции, робко продолжил:

— Ну, если вы ее знали, значит, лучше меня осведомлены, как обстоит дело.

Думаю, ему нравилось говорить о тебе. Ощущение слез, подступающих к глазам, не лишено приятности. Чужой страх и страдания щекочут нервы, даже возбуждают — всегда интересно чуть-чуть прикоснуться к несчастью, не связанному с тобой. Уверена, что этот человек мог похвастаться — и, несомненно, хвастался — некой причастностью к твоей истории, считая себя участником пьесы.

— Я — ее сестра.