Разгадай мою смерть

— За день до смерти Тесс звонила мне домой и на работу ежечасно и Бог знает сколько раз набирала номер моего мобильного. Тогда же она оставила Эмиасу запасной ключ, объяснив, что опасается держать его под цветочным горшком.

— Может, твоя сестра наконец задумалась об элементарной безопасности.

— Нет. По словам Эмиаса, Тесс принесла ему ключ после одного из тех звонков. В день убийства она звонила мне в десять утра — должно быть, по возвращении от психиатра — и затем продолжала звонить до половины второго, то есть до того времени, когда отправилась на почту и на встречу с Саймоном в Гайд-парк.

— Дорогая…

— Она рассказывала психиатру о своих страхах. Кроме того, если верить Саймону, Тесс тряслась от ужаса. Она говорила, что нуждается в круглосуточной защите и что какой-то человек пришел в парк следом за ней.

— Допустим, Тесс все это говорила, но ведь она страдала от послеродового…

Сержант Финборо снял трубку. Я сообщила ему о твоих многочисленных звонках.

— Понимаю, это очень тяжело — чувствовать на себе ответственность…

Сочувствие в голосе детектива меня удивило. Не знаю отчего, ведь он всегда относился ко мне по-доброму.

— Конечно, вряд ли мои слова вас утешат, — продолжил сержант Финборо, — однако, по заключению психиатра, Тесс, вероятнее всего, осуществила бы свое намерение, даже если бы вы поговорили с ней по телефону.

— Осуществила свое намерение?

— Думаю, звонки Тесс были, так сказать, криками о помощи. И все же это отнюдь не означает, что кто-то действительно смог бы ее спасти, даже самые близкие родственники.

— Она нуждалась в помощи, потому что ей угрожали.

— Безусловно, ваша сестра так считала. Однако в свете прочих обстоятельств новость о звонках не меняет нашего убеждения в том, что Тесс совершила самоубийство.

— Я бы хотела получить копию протокола вскрытия.

— Зачем вам лишний стресс? Я изложил вам основные выводы и…

— У меня есть право ознакомиться с протоколом.

— Разумеется. Меня беспокоит лишь, что вы опять расстроитесь.

— Мне самой решать.

Я видела, как твое тело в пластиковом мешке выносили из вонючего туалета. После этого зрелища понятие «расстройство» стало для меня весьма относительным. Сержант Финборо неохотно пообещал, что попросит сотрудников следственного отдела выслать мне копию протокола.

Я положила трубку и наткнулась на взгляд Тодда.

— Чего именно ты этим хочешь добиться?

В словах «именно» и «этим» я четко расслышала всю убогость наших отношений. Нас связывали искусственные ниточки мелкого и обыденного, но сокрушающий факт твоей смерти раз и навсегда разорвал их. Я сказала, что должна съездить в больницу Св. Анны, и ушла, радуясь предлогу, избавлявшему меня от необходимости оставаться рядом с Тоддом и начинать разговор, к которому я пока не была готова.

Мистер Райт склоняется над толстой папкой с документами — одной из многих, помеченных неизвестным мне шифром. Зато в отличие от остальных на ней крупным корявым почерком написано «Беатрис Хемминг».

За этой накорябанной подписью ощущается что-то человечное; глядя на нее, я думаю обо всех людях, стоящих за механизмом правосудия. Кто-то написал мое имя на папках — может быть, та же самая секретарша, что печатает на машинке, жужжащей где-то за стенкой, точно гигантский комар.

— Какое мнение у вас сложилось о сержанте Финборо после этого разговора? — спрашивает мистер Райт.

— Он показался мне умным и добрым. К моему глубокому огорчению, я понимала, почему он интерпретировал звонки Тесс как «крики о помощи».

— Вы упомянули, что направились в больницу Святой Анны?

— Да, за разрешением похоронить малыша вместе с Тесс.

Я была обязана не только восстановить справедливость, но и организовать тебе достойные похороны.

Я позвонила в больницу в половине седьмого утра. Несмотря на ранний час, на мой звонок ответили. Дежурная женщина-врач, снявшая трубку, поговорила со мной очень доброжелательно и предложила приехать чуть позже, в рабочие часы.

По дороге в больницу я подключила гарнитуру для разговоров за рулем и позвонила отцу Питеру, приходскому священнику и новому маминому духовнику, которого она попросила провести похоронную службу. В памяти смутно всплывали первые уроки закона Божьего и осуждение самоубийц как великих грешников («Самоубийцам в рай вход воспрещен!»). С самого начала разговора я встала в защитную стойку:

— Все считают, что Тесс покончила жизнь самоубийством, хотя лично я в это не верю. Но даже если и так, не надо ее судить! — Не давая отцу Питеру шанса возразить, я решительно продолжила: — Ребенок должен лежать в могиле вместе с ней. Я не допущу дурных слухов о моей сестре.

— Поверьте, мы давно не хороним людей на перекрестках и не забиваем им в сердце осиновый кол, — спокойно отозвался отец Питер. — Безусловно, младенца следует похоронить с матерью.

Несмотря на мягкий голос священника, моя подозрительность не уходила.

— Мама сказала вам, что Тесс не была замужем?

— Как и Дева Мария.

Ответ священника поверг меня в изумление. Он серьезно?

— Верно. Только ведь Мария была… девственницей и Богоматерью.