Разгадай Москву. Десять исторических экскурсий по российской столице

На вышке трепетал свет. Гудел аппарат – на экране был помещичий дом с белыми колоннами. А на нижней платформе, окаймляющей верхнюю, при набегавшем иногда ветре шелестели белые салфетки на столах и фрачные лакеи бежали с блестящими блюдами. Нэпманы влезли и на крышу. Под ногами были четыре приплюснутых головы с низкими лбами и мощными челюстями. Четыре накрашенных женских лица торчали среди нэпмановских голов, и стол был залит цветами. Белые, красные, голубые розы покрывали стол. На нем было только пять кусочков свободного места, и эти места были заняты бутылками. На эстраде некто в красной рубашке, с партнершей – девицей в сарафане, – пел частушки:

У Чичерина в Москве
Нотное издательство!

Пианино рассыпалось каскадами.

– Бра-во! – кричали нэпманы, звеня стаканами, – бис!

Приплюснутая и сверху казавшаяся лишенной ног девица семенила к столу с фужером, полным цветов.

– Бис! – кричал нэпман, потоптал ногами, левой рукой обнимал даму за талию, а правой покупал цветок. За неимением места в фужерах на столе, он воткнул его в даму, как раз в то место, где кончался корсаж и начиналось ее желтое тело. Дама хихикнула, дрогнула и ошпарила нэпмана таким взглядом, что он долго глядел мутно, словно сквозь пелену. Лакей вырос из асфальта и перегнулся, нэпман колебался не более минуты над карточкой и заказал. Лакей махнул салфеткой, всунулся в стеклянную дыру и четко бросил:

– Восемь раз оливье, два лангет-пикана, два бифштекса.

С эстрады грянул и затоптал лихой, веселый матросский танец. Замелькали ноги в лакированных туфлях и в штанах клешем.

Я спустился с верхней площадки на нижнюю, потом – в стеклянную дверь и по бесконечным широким нирензеевским лестницам ушел вниз. Тверская приняла меня огнями, автомобильными глазами, шорохом ног».

Триангуляционная вышка, упоминаемая Булгаковым, долго стояла на крыше, служа топографическим целям. Снесли ее в 2000-х годах.

Среди самых именитых жильцов дома в 1920-е годы был известный всем советским детям Корней Чуковский. Он писал и жил под псевдонимом, не зная точно, кто был его отцом. Эту тему при нем никогда не обсуждали ни дети, ни внуки, ибо она приносила ему боль: «Я, как незаконнорожденный, не имеющий даже национальности (кто я? еврей? русский? украинец?) – был самым нецельным непростым человеком на земле… Когда дети говорили о своих отцах, дедах, бабках, я только краснел, мялся, лгал, путал…» Чуковский заявлял, что настоящая фамилия его была Корнейчуков, а отец его, петербургский студент, бросил его мать, полтавскую крестьянку, вскоре после его рождения.

Позднее он рассказывал о своем становлении как писателя: «Нас было два брата, и оба хотели учиться. Для этого приехали в Одессу, пожелали поступить в гимназию, но нас не приняли. Сказали, подготовка слабовата. Не возвращаться же в свой маленький городишко – как-то стыдно было. Вот и решили: снимем комнату, найдем работу и будем готовиться к поступлению на будущий год. Так и сделали. Пошли работать грузчиками в порт, зарабатывали. На жизнь хватало. А по вечерам занимались. Так за зиму и подготовились. И на будущий год поступили. Когда прошел курс наук, тогда я почувствовал, что мое призвание – это слово. Стал работать в газете. Так оформился мой путь литератора».

И надо сказать, что литератором Корней Иванович стал надолго, застав еще Льва Толстого и пережив многих своих коллег по перу, совавших ему палки в колеса. Чуковский так говорил о своей долгой жизни в литературе: «Когда я начинал, то был самым молодым среди писателей, а сейчас я уже старейший писатель». Многим он известен как детский писатель, но среди всего творческого наследия Корнея Ивановича стихи для детей занимают лишь малую часть, остальное же обращено, в основном, к взрослому читателю.

Корней Чуковский

Однако не следует думать, что детские стихи были своеобразной отдушиной, куда влияние советской цензуры не распространялось. Нападки на Чуковского начались еще в 1920-е годы, особенно невзлюбила его Крупская, которая, работая после смерти Ленина в Наркомпросе, постоянно критиковала и нападала на писателя и на его детские стихи. А творчество его и вовсе обозвали «чуковщиной». Вот, например, резолюция общего собрания родителей Кремлевского детсада: «Чуковский и его единомышленники дали много детских книг, но мы за 11 лет не знаем у них ни одной современной книги, в их книгах не затронуто ни одной советской темы, ни одна книга не будит в ребенке социальных чувств, коллективных устремлений. Наоборот, у Чуковского и его соратников мы знаем книги, развивающие суеверие и страхи (“Бармалей”, “Мойдодыр”, “Чудо-дерево”), восхваляющие мещанство и кулацкое накопление (“Муха-цокотуха”, “Домок”), дающие неправильные представления о мире животных и насекомых (“Крокодил” и “Тараканище”)».