Разгадай Москву. Десять исторических экскурсий по российской столице

Вышинский сменил прокурорский мундир на дипломатический еще в 1940 году. Но, как видим, кровавый шлейф больших процессов стелился за ним до конца жизни. Слишком активную позицию занимал он как генеральный прокурор СССР, обвиняя троцкистов, бухаринцев, зиновьевцев и еще бог знает кого. Очень многих людей требовал он, государственный обвинитель, приговорить к высшей мере наказания. И ведь не помешало этому его меньшевистское прошлое, и даже то, что в 1917 году он, выполняя распоряжение Временного правительства, подписал приказ об аресте Ленина. Было у Вышинского прозвище за кровожадность – Андрей Ягуарович. Случалось, в Большом Гнездниковском зайдет он к кому-нибудь по-соседски словом перекинуться, а через неделю-другую, глядишь, этого соседа и след простыл…

Большим подспорьем в «работе» служила Вышинскому употребляемая им словесная риторика. Он буквально оттачивал свое ораторское «мастерство» на уголовно-политических процессах. Смело и отважно разоблачал, пригвождал к столбам, клеил ярлыки, жонглировал афоризмами, пословицами, говорил по-латыни. Один из ветеранов советской дипломатии поделился цитатой самого Вышинского: «Когда я заканчиваю речь, я испытываю что-то вроде оргазма». Такая вот интимная подробность.

Естественно, что полемический дар Вышинского пригодился ему на дипломатической службе. На фотографиях международных конференций трех великих держав его нередко можно увидеть рядом со Сталиным – интеллигентный, в мундире и профессорских очках. Видимо, он хорошо себя зарекомендовал на дипломатической службе и в 1949 году стал министром иностранных дел. А недавно стала известна еще одна его несостоявшаяся ипостась. Оказывается, Сталин рассматривал Вышинского на пост президента Академии наук СССР. Вот так, ни больше ни меньше. И только согласие Сергея Вавилова возглавить в 1945 году академию спасло советскую науку от такой печальной перспективы. А согласие это Вавилову далось очень непросто, ведь его брата Николая уже к тому времени угробили в Саратовской тюрьме, не без ведома того же Сталина и не без участия самого Вышинского. Что же касается работы Вышинского в ООН, то однажды очередной оскорбленный им зарубежный дипломат вызвал Вышинского на дуэль. Но Андрей Януарьевич почему-то не принял вызова и выразил дипломату свое презрение.

Плодотворная во всех смыслах карьера прокурора и дипломата подразумевала необходимость его круглосуточной охраны. Чтобы, не дай бог, кто-нибудь не пристукнул сталинского златоуста в доме Нирнзее, ему выделили персональный лифт, а при нем – бабку-лифтершу, денно и нощно сторожившую подъемный механизм от всякого рода вредителей и диверсантов. Само собой, такого соседа побаивались, стараясь не попадаться ему лишний раз на глаза. Иного соседского мальчишку он мог и по-отечески потрепать за ухо: смотри, мол, не шали, а то на работу к себе заберу! Жена Вышин-ского Капитолина и его дочь Зинаида пользовались общим лифтом.

А вообще-то человек он был свойский, мог подкинуть соседа на дачу на своей машине, если ему было по пути. Дача у прокурора была на Николиной Горе. Историк Юрий Федосюк мальчонкой оказался в одной машине с Вышинским: «Это было в 1934–1936 годах. Наши друзья и соседи Ступниковы построили себе дачу в недавно основанном кооперативном поселке Николина Гора. На некоторое время брали к себе в гости меня – “бездачного” подростка, изнывавшего в московской жаре. Уже тогда Николина Гора была летним местом отдыха московской элиты: справа от дачи Ступниковых стояла дача Качалова, слева – Вышинского, напротив – Семашко и О. Ю. Шмидта. Между соседями завязывались знакомства. Ехать на Николину Гору без автомобиля и в те времена было весьма затруднительно. Так возникали “автомобильные спайки”. Не раз хозяйку дачи подбрасывал на своей автомашине сосед А. Я. Вышинский – в те времена грозный генеральный прокурор СССР. Жил он в знаменитом доме Нирнзее в Большом Гнездниковском переулке. Однажды отправился с ним на Николину Гору и я. Вышинский послал свой старенький персональный автомобиль иностранной марки к нам в Казарменный переулок. Подъехав к дому Нирнзее, я и хозяйка дачи минут пять ожидали выхода прокурора. Вот наконец он вышел – в простой толстовке, летней фуражке, коренастый, с рыжеватыми усиками; ничего солидного и устрашающего в нем не было, в тихом переулке он выглядел заурядным московским совслужем. Коротко представился мне, пожав руку. Вышинский сел рядом с шофером, вел себя сухо, подтянуто, говорил немного и на малозначащие темы.

Трясущийся лимузин, пропахший бензином, несся где-то по Перхушковскому лесу, когда последовала вынужденная остановка: с мотором что-то случилось. Все мы вышли на дорогу. Не помню, с какой фразой я обратился к Вышинскому, но начал с имени-отчества: “Андрей Эдуардович”.

Прокурор с усмешкой взглянул на меня и твердо поправил:

– Андрей Януариевич.

Такого отчества я тогда слыхом не слыхивал. Когда он представлялся, мне послышалось “Эдуардович”.

– Как, как? – простодушно переспросил я.

– Я-ну-ариевич.