Но я так и не добился от нее ничего более определенного. И в последующие дни она ничего не говорила. Но я предпринял еще одну попытку, рискуя рассердить ее по-настоящему. Чего она не может мне сказать? Я клялся, что не стану принимать этого близко к сердцу; напротив, ее молчание для меня оскорбительно. Неужели в ее жизни есть запретная зона, куда я не имею доступа? Но тогда я так не считал. Если попытаться выразить словами смутные подозрения, возникшие у меня в то время, вот что, наверное, получилось бы: Ману лгала мне, утверждая, что муж для нее уже давно ничего не значит. Возможно, ей пришлось уступить его прихоти, чтобы усыпить подозрения. Короче, я позволил подозрительности завести себя слишком далеко по ложному пути, а Ману меня поощряла. Впрочем, говоря о запретной зоне, я почувствовал, что истина была где-то рядом. Вот только какая истина? Что на этот раз пыталась утаить от меня Ману? Хотя в ту пору я так далеко не заглядывал. Лишь одно меня интересовало: уедет ли Ману? Если уедет, это будет доказательством, что муж сохранил на нее все права. Ману говорила, что не поедет, но до того неуверенно, что жизнь превратилась для меня в постоянный кошмар. Отъезд был намечен на конец апреля, это давало мне около трех недель отсрочки, и я уже лелеял новые замысли, один нелепее другого. Ведь у меня на самом деле не было никакой возможности удержать Ману. И вскоре я догадался, что втайне от меня она готовится к отъезду. Иной раз, придя с опозданием, она, отводя взгляд, уверяла, что задержалась в метро. Я же был уверен, что она заходила в «Весну» или в «Труа-картье».[9]
А как-то раз у нее вырвалось:— Бедненький ты мой, когда меня…
Я закончил за нее:
— Когда тебя здесь не будет… Ты ведь это хотела сказать?
— Пьер, ну не будь же таким злюкой…
Для нее я был злюкой, когда понимал, что происходит. Еще никогда мне не приходилось так худо. Я уже испытывал боль ожидания, муки ревности, сомнений, отчаяния, но еще не знал пытки страхом. А сейчас дикий страх терзал мне нутро, стоило только представить Ману за тысячи километров от меня.
Нет, я этого не выдержу… не перенесу. Если она уедет, мне тоже придется ехать за ней. Это тут же превратилось в навязчивую идею, которая разрасталась, будто опухоль. Я стал собирать всевозможные материалы по Афганистану. К счастью, я неплохо знаю дари. Ману говорила мне, что Жаллю знает только английский и немецкий. Это было мне на руку. Я пошел прямо к директору и попросил предоставить мне отпуск. Отпуск на шесть месяцев? Но отчего так много? И потом, зачем мне отпуск? Я принялся сочинять на ходу. Думаю написать роман… Да, это будет что-то совершенно оригинальное. Замысел возник у меня уже давно, да я все не решался, ведь Афганистан — это такая даль…
— Что? Афганистан?
Да. Страна бурно развивается, ее раздирают политические страсти. С другой стороны, о ней писали меньше, чем о других азиатских странах.
Широкой публике она не знакома. Короче, идеальный фон для романа…
Я разошелся, изобретая все новые живописные подробности. Директор слушал меня с улыбкой — как видно, мне не удавалось его провести. Я ведь не прошу оплатить поездку за счет издательства. Но я слышал, что одна крупная фирма посылает в Кабул своего эксперта, господина Жаллю, и что у этого эксперта нет опытного переводчика. В общем, надо только рекомендовать меня этому господину Жаллю, а уж он, наверное, будет только рад взять меня с собой… В этом-то мне не должны отказать… Ведь издательству случалось оплачивать даже кругосветные путешествия, и…
— Хорошо, хорошо, — прервал меня директор. — Ничего не могу обещать, но попытаюсь. Если дело выгорит, дадим вам четырехмесячный отпуск.
В тот же вечер я получил от Жаллю ответ: Он ждет меня завтра в одиннадцать часов в своем кабинете. Я так волновался и нервничал, что впервые за все время отказался от свидания с Ману. Она тут же поняла, что происходит что-то необычное.
— Пьер… Алло!.. Пьер, ты не болен?
— Нет-нет, уверяю тебя. Просто мне надо закончить срочную работу, а потом директор просил зайти всех заведующих отделами. Собрание закончится поздно…
— Ты, кажется, чем-то доволен, Пьер? Я не права?
— Доволен? Да нет, с чего ты взяла?
— Тогда до завтра? Ближе к вечеру?
— Да, непременно… Пока, Ману, любимая.
Наступила ночь, необъятная, враждебная. Даже звезды здесь похожи на булыжники. Я присел на еще не остывший камень. Жаллю принял меня между двумя телефонными звонками, только взглянул на меня и бросил:
— Решено. Детали обсудите с моим секретарем.
Минуту спустя я все еще не понял, правда ли это. Я явился на эту встречу, как неуверенный в себе соискатель, готовый к суровому экзамену. Но Жаллю был слишком перегружен делами, измучен и рассеян…
— Он что, всегда такой?
— Нет, — заверил меня секретарь. — Но сейчас я даже не знаю, что с ним творится. Видно, все дело в этой поездке. Возникло немало трудностей…