Разгадка шарады — человек

Я сделал несколько шагов в темноте. Боль снова охватила меня. Я почувствовал, что задыхаюсь. Изо всех сил швырнул камень вниз, в озеро, и, услышав далекий всплеск, представил себе, как черная вода поглотила его, как он погружается на сто метров, до самого дна затопленной долины. Как просто здесь было бы разыграть несчастный случай! Ману посмеялась надо мной, когда я предлагал ей исчезнуть! Но теперь…

Безумием было надеяться, что здесь она согласилась бы на то, что там отвергла с таким упорством. Она наконец решилась приехать сюда, Пусть так! Но что, собственно, может пойти по-новому? Если бы ее намерения изменились, неужели она не написала бы мне? Стоило только напечатать адрес на машинке. Жаллю не следил за моей почтой. Но от нее ничего не приходило — ни письма, ни записки. Пустота. Тьма. Тогда как в Париже…

Я дожидался ее звонка, как больной ждет результатов анализа. Это и правда был вопрос жизни и смерти. Помню, как на работе я взял листок бумаги, с одной стороны записал все поводы для отчаяния, с другой — основания для надежды. Чистое ребячество, да к тому же напрасный труд! Потому что не существовало ни поводов, ни оснований. Ничего такого, что можно было бы определить, выразить словами. Я «чувствовал», что Ману от меня что-то скрывает; у меня сложилось «впечатление», что была какая-то постыдная тайна, раз Ману хотела ее сохранить во что бы то ни стало, видимо опасаясь, что я стану ее презирать, если узнаю правду. Но только я пытался облечь в слова эти неуловимые ощущения, как тут же убеждался, что удаляюсь от истины. Это напоминало игру, в которую я играл в детстве: надо было найти спрятанную вещь, а партнер, посмеиваясь, руководил неуклюжими поисками, говоря: «Горячо…», «Холодно…». Когда же было «горячо»? Когда я заподозрил, что Ману меня использует? Но ведь она не лгала мне, когда прошептала; «Я никогда не откажусь от тебя… Никогда… Что бы ни случилось…» Но почему она так сказала — «что бы ни случилось»? Откуда вдруг этот серьезный, почти трагический тон? Так я блуждал в чаще вопросов, каждый из которых норовил зацепить меня мимоходом…

Ману сдержала слово. Она мне позвонила. Да. Она сказала «да». Она согласна. Я поеду с Жаллю. Мы попробуем выдержать испытание. Голос у нее был грустный, немного надтреснутый, как будто она много плакала. Я же от радости путался в словах.

В тот вечер я долго бродил по Парижу, развлекаясь тем, что шепотом признавался Ману в любви на всех языках и наречиях, какие только знал, начиная с турецкого и кончая бенгальским. На следующий день мы встретились у меня дома, но когда я попытался поблагодарить Ману, она приложила мне к губам затянутый в перчатку палец:

— Молчи… Не будем говорить об этой поездке, хорошо?

Так начался самый удивительный период нашей любви — и, возможно, самый прекрасный. Мы встречались каждый день под вечер. И все шло, как прежде. Ману была такой же страстной. Мы знали, что перед нами приоткрылось будущее, и все же я вел себя как солдат-отпускник, невольно считающий дни и думающий о каждой ласке, что она самая последняя и больше не повторится. И я был уверен, что Ману испытывала то же самое. Мы целовались до самозабвения, а после улыбались друг другу чересчур старательно и натянуто. Мы говорили без умолку, стараясь казаться оживленными, потому что паузы были для нас невыносимы. И, в каком-то высшем смысле, мы уже не были вместе.

— Пьер, — сказала мне Ману однажды, — хочешь прийти ко мне домой?

— А как же твой муж?

— Завтра его не будет. Он должен поехать в Брюссель. Прошу тебя, приходи.

— Ману, а ты подумала, как…

— Я только и делаю, что думаю, — отрезала она. — Доставь мне удовольствие. Ты ведь давно хотел побывать у меня дома. Я буду рада тебе его показать. Служанка уже вернулась к себе в деревню. Мы будем одни.

Она не стала продолжать, но я понял, о чем она думает, и прижал ее к себе, нежно укачивая, чтобы она почувствовала мою благодарность. Обычно такая осторожная — даже чересчур, — сейчас она не отказывала мне ни в чем, как будто приняв какое-то бесповоротное решение. Но даже в моих объятиях она ни на минуту не расслаблялась. Нет, она оставалась такой же собранной и бдительной, как всегда. Почему бы ей не довериться мне, не раскрыть свои тайные мысли?.. Я посмотрел на нее. Она улыбнулась скорее себе самой, чем мне, какой-то двусмысленной улыбкой. Что это было? Удовлетворение? Торжество? Хотела ли она отомстить Жаллю? Или просто радовалась тому, что сумела положить конец своим колебаниям?

— Я живу в Нейи, — продолжала она. — Дом на углу улиц Ферм и Сен-Жам. Ты его стразу узнаешь: сад окружен сплошной решеткой. Главный вход с улицы Ферм, а со стороны улицы Сен-Жам есть калитка. Но для тебя я, конечно, открою ворота.

— В котором часу?

— Ну, скажем, в девять. Квартал очень уединенный, ты никого не встретишь. Я буду ждать. Только постучись два раза. Ты ведь хочешь прийти?