Разгадка тайны Стоунхенджа

О древний памятник! Со скифских берегов
Не Мерлином ли ты перенесен,
И мог почтить британцев Пендрагон,
Что пали жертвою Хенгистаков?
Или друид, от крови жертв багров,
Учил здесь таинствам былых времен,
Иль датский вождь, победой упоен,
Алтарь воздвигнул для своих богов,
Иль те, кому был предком славный Брут,
Погребены в святой земле твоей,
Монархи ль древние почили тут,
Иль был ты тронным залом королей?..
Раздумья о тебе меня ведут
К легендам, что одна другой славней.

Еще для одного писателя XVIII века, несравненного естествоиспытателя Гилберта Уайта, Стоунхендж был интересен только как обиталище птиц:

«Галки избрали для своих гнезд еще одно, казалось бы, совсем не подходящее место, а именно Стоунхендж. Они устраиваются в щелях между вертикальными опорами и сводами этого поразительного творения древности; отсюда явственно следует, сколь высоки эти каменные столпы, если их высота оказывается достаточной, чтобы уберечь птичьи гнезда от разорения, хотя там постоянно бродят мальчики пастушки».

Вордсворт, разумеется, нашел что сказать о нем в своей «Прелюдии». Как и большинство поэтов, он был зачарован преданиями о таинственных и кровавых друидах:

…то жертвенник, его питала плоть
Живых людей — как тяжки стоны! Вопль
Тех, кто в огромной клетке заперт был,
Доселе средь руин еще звучит.
И оба мира — мертвых и живых…

Сэра Вальтера Скотта, который всегда любил осматривать древности, эти камни навели на мысль «о призрачных образах допотопных гигантов».

Томас Харди увидел в загадочном храме-гробнице символ рока — тайну, любовь, искупление, смерть. Тэсс д’Эрбервилль убила своего соблазнителя и бежит с Энджелом Клэром. Глухая, темная ночь. Они приближаются к странному, «чудовищному месту».

«— Это Стоунхендж! — сказал Клэр.

— Языческий храм?

— Да. Более древний, чем столетия, более древний, чем род д’Эрбервиллей…»

Изнемогая от усталости, Тэсс «легла на продолговатую плиту» — на Алтарный камень.

«— Они приносили здесь жертвы богу?

— Нет.

— А кому же?

— Кажется, Солнцу…»

Тэсс засыпает, а тем временем начинает светать.

«На огромных руинах лежала та печать скрытности, безмолвия и нерешительности, которая предшествует заре. Восточные колонны и их архитравы вырисовывались на фоне светлеющего неба черными силуэтами — и гигантский, похожий на язык пламени камень Солнца за ними, и жертвенник между ними».

Преследователи настигают их. Тэсс просыпается.

«— Я готова».

Отнюдь не всем писателям он представлялся таким жутким. Логан Пирсол Смит чувствовал себя в Стоунхендже вполне свободно — пожалуй, даже слишком свободно:

«И горизонт моего сознания навеки замкнут этим Стоунхенджем, этим кольцом из пожилых осуждающих лиц — лиц дядюшек, школьных наставников, университетских профессоров, которые сурово взирали на меня в детстве и в юности.

Центр кольца залит ярким солнцем, и я резвлюсь там, прыгаю, пляшу, но стоит мне поднять глаза, и я вижу, что не сумел их провести. Ибо ничто не способно смягчить их, ничто никогда не вызовет одобрения на этом кольце из унылых, старых, презрительных лиц».

На поэта Зигфрида Сассуна, писавшего в годы первой мировой войны и после нее, наибольшее впечатление произвели могильники — «курганы мертвецов, во тьме столетий скрытых»:

Забвенья вехи, склепы под травой,
Где предки спят, чьи алые костры
Пылают для меня за черной мглой.
Здесь много дней брожу я наугад,
Их древностью свой насыщая взгляд.
Я в них ищу Истории весну —
Кремень, и бронзу, и железный век.
Нам пролагая путь, здесь вел войну
С природой первобытный человек.
Войти бы в мозг — тревожный, смутный, тесный —
Того, кто землю кровью оросил
Здесь, на равнине Солсбери чудесной,
Прося о милости стихийных сил,
И, словно Калибан Шекспира бессловесный,
Безропотно судьбы удары выносил.