Разглашению не подлежит. Осьминожка. Полковник Сун

— Остановимся здесь, — закончил он, указав на последнее колено расселины, ведущей к дому. — Нико и я обходим дом и занимаем позицию для броска к задней террасе дома. Этот этап сравнительно прост. На то, чтобы занять исходную позицию, мы потратим около пятнадцати минут. Как только мы ее займем, все вместе начинаем атаку. К этому моменту ты, Ариадна, уже будешь находиться под прикрытием той плиты, о которой я упоминал. Ты сразу услышишь, когда мы войдем в соприкосновение с противником. С этого момента делай вот что. Как только начнется стрельба, ты, не торопясь, начинаешь отсчет. Кто попадется на глаза — стреляй, затем входи в боковую дверь. Подойдешь к подножью лестницы и возьмешь на прицел все двери, что выходят в коридор. Там встретимся. Поливай всякого, кто попадется на глаза; моему шефу всяко не позволят разгуливать по дому… В случае, если ты никого не увидишь, то досчитай до тридцати, после чего входи в ту же боковую дверь. Но только при условии, что стрельба уже прекратилась. С другой стороны, отсутствие выстрелов будет означать, что наша атака провалилась. Тогда отходи тем же путем, каким пришла, и выходи на «Цинтии» в море — Нико подготовит каик и покажет, как завести мотор. Затем скройся. Берегись островка. Если эти люди не оставят своего замысла, там будет заваруха. В остальном — действуй по своему усмотрению. Я дам тебе письмо, которое прошу передать в Британское посольство в Афинах… Вопросы есть? Тогда давайте отдыхать и набираться сил. Они нам понадобятся.

Сон Бонда, прикорнувшего возле Ариадны на импровизированной постели из подушек, был судорожен, его мучали кошмары. Какое-то бесформенное существо — его очертания были слишком фантасмагоричны, чтобы определить их — преследовало его во сне. Бонд бежал по абсолютно гладкой мраморной поверхности. На дальнем ее конце росли геометрические деревья, совершенно одинаковые, схематичные, словно значки на чертеже архитектора. Когда он пробегал мимо них, они друг за другом беззвучно взрывались облачками пламени, не оставляя следа. Оглянувшись назад, он уперся глазами в кирпичную стену, сооруженную таким образом, что вместе с кирпичами в нее были вмонтированы жерла мортир. Отдаленный гул усилился, и стена стала падать на него. Однако, прежде чем она обрушилась. Бонд усилием воли стряхнул с себя сон, но ровный гул продолжался. Испытывая чувство алогичности происходящего даже в полусонном состоянии, Бонд встал, отогнул угол тента и выглянул наружу.

То, что он увидел, показалось ему разочаровывающее второстепенным. Не совсем еще освободившись от смутного, но тягостного воспоминания сна, Бонд апатично уставился на огромный дорогой серый мотобот, который, сбрасывая скорость, входил в залив. Очевидно, компания богатых туристов в поисках подходящего места для купания. Он лениво окинул взглядом палубу вновь прибывшего судна. Никакого движения или людей на ней не наблюдалось. Казалось, машиной управляли с расстояния по радио.

По-прежнему сонный. Бонд опустил тент и снова погрузился в сон. Он не слышал приглушенного рокота двигателей мотобота, когда тот, выполнив свою тайную миссию, отошел от берега и медленно покинул стоянку. Не мог он, само собой, знать и о прибытии мотобота в небольшую бухточку, что находилась в двухстах ярдах к востоку, и о том, что на причудливые вулканические арки разноцветных скал, которые обступали бухточку с одной стороны, был высажен наблюдатель.

Когда Бонд пробудился, сумеречный свет уже приобрел тот слабый и меланхолический оттенок тусклости, который в Греции, как нигде, делает конец дня так странно не отличимым от раннего утра. Через секунду Ариадна очнулась и перешла от по-детски глубокого сна в состояние настороженного бодрствования. Медленно моргая, она посмотрела на Бонда.

— Что будем делать?

— Что будем делать мы, я не знаю, — ответил он, целуя ее. — Знаю лишь, что буду делать я. Я буду купаться.

— И я тоже.

Пока Лицас спал, они разделись донага, и спустя несколько минут оба оказались в невероятно прозрачной воде. Бонд повернулся и улыбнулся Ариадне.

— Кажется, с твоей стороны это довольно смело? — спросил он. — Я считал, что греческие девушки предпочтут скорее умереть, чем показаться на людях в обнаженном виде.

Она рассмеялась.

— Как мало ты понимаешь! Дело не в скромности и стыде, а в социальных предрассудках. Но здесь меня никто не знает, да к тому же мы так далеко от всех, что разглядеть ничего нельзя. А тебя мне стесняться уже поздновато.