Разгневанная река

Ты продолжал молча сидеть за столом. Теперь, когда он окончательно пришел в себя, он с любопытством разглядывал комнату. На стене, над изголовьем кровати, висела его картина, написанная им лет десять назад, — портрет Фыонг. В то время, когда они еще не представляли себе, какие неожиданные повороты подстерегают их на дороге жизни! Тогда они были наивны и неопытны, но чисты и искренни! Десять лет, прошло целых десять лет! И вон те пейзажи, развешанные по стенам, тоже его! Он вдруг вспомнил незнакомую женщину, которая приходила покупать их. Оказывается, она покупала их для Фыонг! Оказывается, Фыонг все эти годы старалась поддержать его как могла! Ты был растроган, и вместе с тем ему стало грустно. Выходит, больше почти никого и не заинтересовали его картины! Впрочем, это лучше, чем если бы эти пейзажи были похоронены в салоне какого-нибудь уездного толстосума или французского губернатора! Что поделаешь!

Фыонг внесла в комнату и поставила на край стола куриное жаркое, миску супу, заправленного томатами и яйцом, большую кастрюлю риса и посуду — две пиалы и две пары палочек. Она подвинула стул и тоже села к столу.

— Поедим вместе!

Ты покачал головой.

— Вместе нельзя. У меня открытый процесс. Стакан, из которого я пил, нужно обдать кипятком…

Фыонг смотрела на него широко раскрытыми глазами, губы ее задрожали, но она сделала над собой усилие и улыбнулась:

— Хорошо, ешь, я отложу для себя отдельно. Теперь ты успокоился?

— Не обращай на меня внимания, Фыонг.

— Ну что ты сидишь точно в гостях?

Фыонг прошла к буфету, взяла еще одну тарелку и отложила себе риса и кусок курицы. Потом пододвинула ему поближе тарелку с дымящимся рисом. О, до чего же хорош этот ни с чем не сравнимый запах! Видно, все ароматы земли и неба, солнечных лучей и дождевых капель соединились в зерне риса, поддерживающего жизнь!

Они ели, посматривая друг на друга, еще не веря, что сидят вместе за одним столом, еще не чувствуя прежней простоты и непринужденности. Ты отложил палочки.

— Спасибо, я сыт. А ты поешь еще.

— Ты говоришь со мной так, словно я стала тебе совсем чужой…

Фыонг грустно улыбнулась и тоже отложила палочки. Она встала, убрала со стола и заварила чай.

— Как ты живешь, Фыонг? — мягко спросил Ты.

— О, все так же! Я по-прежнему жена начальника уезда. Взбалмошная жена человека, который только и печется о том, чтобы выжать из людей побольше денег, вытянуть побольше взяток, и откладывает каждое су, надеясь разбогатеть. Недавно я сама провернула одно дело на черном рынке. Теперь у меня есть свои деньги. Время от времени за мной волочится кто-нибудь, причем ни один из моих поклонников не вызывает у меня ничего, кроме презрения и жалости. Тебе, наверное, все это противно слушать? Но честное слово, я не такая уж плохая!

Фыонг задумчиво смотрела на него:

— Кажется, я никого не любила, кроме тебя…

Она вдруг прижалась лбом к столу и закрыла лицо руками.

— Как мне жаль тебя, бедная моя Фыонг!

Ты не знал, произнес ли он эту фразу вслух или про себя, но Фыонг подняла голову и вскинула на него глаза.

— В какой стадии у тебя болезнь? Какие лекарства тебе нужны? У меня есть знакомый врач, специалист по легочным болезням. Завтра я зайду к тебе, и мы сходим к нему!

Ты покачал головой.

— Не стоит. Мне теперь никакие лекарства не помогут.

— То есть как не стоит! Надо же показаться врачу. Надо же лечиться! Ты должен жить хотя бы ради той женщины, которая любит тебя, ты должен писать картины! Ты живешь все там же, в мансарде? Завтра я приду к тебе.

Ты снова покачал головой.

— Не нужно, Фыонг. Я хотел бы попросить тебя только об одном…

— Хорошо, говори. О чем?

— …Заверни мне, пожалуйста, немного хлеба и еще чего-нибудь из еды, для Бить… И купи у меня несколько картин… Вернее, дай мне сотню-две донгов, а я сам отберу тебе несколько картин, которые я написал в последние годы… Я хочу оставить Бить немного денег…

— О небо! Ну о чем ты говоришь!

— Я очень благодарю тебя за все, но мне бы не хотелось, чтобы ты появлялась у меня. Я пойду, а то уже поздно.

— Ну как ты можешь!.. — Фыонг зарыдала, но тут же взяла себя в руки и поспешно встала.

— Хорошо, хорошо. Я сейчас.

В дверях она остановилась, плечи ее задрожали, и она поспешила уйти.

— Возьми, это тебе, — говорила она, подавая ему кошелку. — Я провожу тебя, посажу на рикшу и вернусь.

— Не стоит. Я не так уж плох, просто сегодня с утра не ел.

— Я пришлю тебе лекарства, ты не должен падать духом. Ты будешь жить и напишешь еще много-много картин!

— Да я и сам был бы не против, — улыбнулся Ты.