Разгневанная земля

— Вот оно что: брат приехал — незачем, стало быть, ему письмо посылать! Теперь всё понятно. — Михай рассмеялся. — Впредь будем с тобой составлять письма к твоей прабабушке — она-то уж не заявится сюда невзначай! Так у вас радость — старший приехал? — обратился Танчич к шорнику, вернувшемуся в избу.

— Приезжать-то приезжал, да ненадолго. Миклош мой в кавалеристах стоит в Триесте[18], и его рота тут неподалёку в учебном походе была. Он и урвал часок, заглянул сюда повидать отца с матерью. Увидел Иожеф брата и взмолился: «Не буду урок готовить, хочу с Миклошем побыть!» Вы уж не обижайтесь, господин Бобор… Иожеф обещал потом приналечь и к следующему разу всё хорошо выучить. Ему и Миклош разъяснял: «Нам, говорит, без мадьярского языка никак нельзя. В городе, говорит, слухи ходят: налог взимать будут с тех, кто мадьярского языка не знает…» Правда это или только болтают? Как вы полагаете, господин Бобор?

— Неправда! Этого не может быть. А знаете, откуда такие мерзкие слухи идут, кому они нужны? Австрийские власти пуще всего боятся, чтобы народы, живущие в Венгрии, не испытывали друг к другу братских чувств. Меттерниховские чиновники стараются вызвать у славян ненависть к венграм. Достигают они этого просто: при помощи крупных венгерских помещиков они вводят в учреждениях славянских комитатов вместо славянского мадьярский язык. Понятно, сербы, хорваты и словаки озлобляются против мадьяр, не понимая, кому это на руку. Как же ваш Миклош всего этого не понимает? Служит он в кавалерии, в таком бойком месте, как Триест… Неужели не встречал он там людей, от которых можно уму-разуму научиться? И разве он сам да и вы никогда не задавались вопросом, зачем понадобилось хорвата отправлять в триестские казармы? Почему бы ему не служить в своей, хорватской кавалерии?

— Ну, этого кто же не понимает! Прошлым летом в долине Кульпы все наши мужики до одного не вышли на барщину, так в тот же день из Загреба нагнали чешских улан…

— То-то и оно! Не пускать же хорватских солдат против своих отцов и матерей! Это Миклош понимает, а разговор насчёт мадьярского языка принял за чистую монету.

— Так ведь он в городе недавно. До этого служил объездчиком у графа Фении в «Журавлиных полях».

— Как же он попал в руки к вербовщикам? Кто у графа работает, тому рекрутчина не угрожает.

— Пока сын у графа служил, его и не трогали. Да случилась беда на охоте — граф прогневался на Миклоша и прогнал его.

Танчичу хотелось продолжить разговор с шорником, но, вспомнив напутствия управляющего, рекомендовавшего поменьше общаться с местными жителями, он попрощался и вышел.

От ворот, открывавших въезд в поместье Баттиани, к замку вела буковая аллея. Деревья тянулись ровными рядами, их мощные стволы свидетельствовали о прожитых ими долгих десятилетиях. Сегодня впервые, должно быть под впечатлением разговора с шорником, Михай обратил внимание, что почти около каждого дерева стояли жалкие, подгнившие жерди. Михай остановился и долго глядел на них… Посадили здесь когда-то эти небольшие деревца. Их привязали к крепким подпоркам. Но вот деревья выросли, окрепли и переросли эти подпорки, став во много раз толще их. В сравнении с живыми деревьями подпорки кажутся теперь тонкими палочками, но они всё ещё остаются на месте, как будто могут поддержать эти огромные, мощные стволы. Противоестественная картина! Точь-в-точь так выглядит и габсбургская монархия: она печётся о населяющих её народах, хотя они давно выросли из пелёнок и созрели для самостоятельной жизни.

Ещё издали Танчич увидел идущего навстречу управляющего. С ним шёл офицер пограничной охраны капитан Вейль, который вёл под руку нарядно одетую женщину. С офицером Танчич встречался неоднократно в доме Видовича, но даму видел в первый раз. Однако, подойдя ближе, Танчич пришёл в замешательство: в спутнице Вейля он узнал свою бывшую ученицу, которой когда-то давал уроки венгерского языка и литературы. Это было в Вене, в скитальческие годы его молодости. Семья Магды Дорфер надумала перебраться в Пешт, и родители очень хотели, чтобы их пятнадцатилетняя дочь свободно владела венгерским. Любознательная девочка хорошо успевала, и Танчичу было приятно развивать в ней любовь к венгерской литературе. Она очень изменилась: из длинноногого подростка превратилась в красивую женщину; но изменился ли достаточно сам Танчич, чтобы остаться неузнанным? Правда, его лицо без бороды приобрело совсем иное выражение. Как всегда в минуты раздумья, рука Танчича инстинктивно потянулась к подбородку, но вместо шелковистого волоса нащупала жесткий, немного выдающийся вперёд подбородок. Сколько раз Танчич давал себе зарок забыть эту привычку, которая легко могла его выдать!

— Знакомьтесь, пожалуйста: господин Ференц Бобор — госпожа Вейль. — От глаз Видовича не укрылось замешательство обоих.

Покраснев, Магда растерянно смотрела на Бобора. В её детски наивных глазах он прочёл недоуменный вопрос: «Почему Бобор? Ведь вы же Танчич? Да нет, нет! Танчич был с бородой… Но эти глаза? Это он или не он?»