Разгневанная земля

На следующий день, на рассвете, Бем двинет свои войска против превосходящих сил противника. Пойдёт в бой и он, Петёфи! Как бы там ни было, а сегодняшний вечер принадлежит ему… И Петёфи вдруг неудержимо захотелось встретиться со своей молодостью. Здесь живёт Зигмунд Ви́ллань! Сколько воспоминаний встаёт при этом имени! Фургоны с парусиновыми навесами тащатся по грязи… В них театральные декорации, реквизит. Примостились и актёры бродячей труппы… Но это ещё хорошо, если можно передвигаться в фургоне… А если приходится вышагивать вёрсты и вёрсты по бесконечным грязным дорогам, как пришлось идти ему, Петёфи, когда он добирался пешком в Пап!.. Да, да, ведь он был актёром, из биографии поэта не выбросишь этой страницы. Всё вспоминается сейчас: раздоры и ссоры среди актёров, зависть, распри из-за ролей, тщеславие, сплетни… И вдруг на этом мрачном фоне открытое лицо славного, незлобивого Вилланя… Актёр не бог знает каких способностей, но всё-таки актёр, а он, Петёфи, и переписчик роли, и безмолвно подающий поднос статист-слуга… Ведь это Виллань делил с ним кусок хлеба, угощал стаканчиком вина, старался скрасить жизнь как мог. Сколько труда потратил Виллань, чтобы Петёфи получил роль шута в «Короле Лире»! Милый, славный Виллань! Всего восемь лет прошло с тех пор, а будто целая жизнь позади!

Виллань, как и Петёфи, бросил актёрскую карьеру и содержал теперь почтовую контору. Жена его была в отъезде у больной матери, и хозяйство сейчас вела его четырнадцатилетняя дочь Ро́зика.

Зигмунд восторженно встретил поэта, с которым не видался очень давно.

С той минуты, как Петёфи заговорил, Розика не спускала с поэта больших внимательных глаз. Она могла бы сидеть так часами и слушать, слушать без конца.

Петёфи был в одном из тех своих настроений, когда, увлечённый собственными мыслями и фантазией, не требовал никаких слушателей. Но, если они были, его речь лилась ещё свободней, ещё вдохновенней! Поэт без устали рассказывал легенды о Беме…

— Бем наградил меня орденом. Мне дорога не награда, а слова, какими он её сопроводил. Незадолго перед этим генералу ампутировали палец, и правая рука у него была на перевязи. Я помню его слова наизусть. «Сын мой, — сказал он, — ты награждён орденом. Это за прошлые твои заслуги! Я верю, ты заслужишь ещё… Прикрепляю тебе орден левой рукой, правой я не владею. Но левая ближе к сердцу». Бем обнял меня и долго, горячо прижимал к груди, а я наклонился и поцеловал его изувеченную руку. «Генерал, — еле вымолвил я от волнения, — я обязан вам больше, чем родному отцу. Отец подарил мне только жизнь, вы подарили мне честь!» Но что ты так смотришь на меня, малютка? — Петёфи заметил горящий взор девочки.

Розика покраснела.

— Как хорошо вы говорите… Но ваши стихи ещё лучше!

— Тебе нравятся мои стихи о любви… Но теперь, теперь моя муза нашёптывает мне совсем другие слова и рифмы… — Петёфи встал, подошёл к окну, отдёрнул занавеси и, глядя на мглу, поглотившую город, начал негромко:

Когда я говорю, что стал гонведом —
Чего уж там скрывать, —
Горит в моих глазах заслуженная гордость.
И как ей не пылать!

    Ведь я один из тех — из сыновей народа,
    Народа, что восстал!
    Ведь с короля сшибить корону золотую
    Я тоже помогал!

Затаив дыхание слушали поэта отец и дочь.

Да, это я, гонвед, оборванный и босый,
Отправился в поход, —
Но это я, гонвед, сильнее и отважней
Сиятельных господ![75]

— Неужели в Венгрии не осталось больше людей, если на карту ставят твою жизнь, Шандор! Ты гордость отечества! Я знаю, тебе надоело слушать похвалы и восторженные слова, но ведь ты поистине гениален! — воскликнул Зигмунд, когда поэт умолк.

Видно было, что мнение приятеля, высказанное им с такой горячностью, доставило удовольствие поэту. Он улыбнулся:

— Я уже не раз слышал эти слова… Что ж, друг мой! Я не хочу искать смерти, но не хочу и бежать её… Во всяком случае, лавры я могу искать отныне лишь в грохоте пушек!..

Увидев, что его слова огорчили Розику, Петёфи ласково подозвал её:

— Розика! Разве в этом доме перевелось вино?

Обрадованная девочка понимающе кивнула головой, выскользнула из комнаты и тотчас вернулась, неся на подносе бокалы. Ей очень нравилась роль хозяйки, да ещё в присутствии такого гостя, как Петёфи.

— Выпьем за тех, кто не вернётся завтра с поля сражения! — дрогнувшим голосом предложил Виллань, всё ещё под впечатлением прочитанного только что стихотворения.

Друзья чокнулись, и хрусталь бокалов отозвался протяжным и печальным звоном.

— Благодарю тебя, друг, за то, что ты выпил за меня!

Зигмунд помрачнел, но не нашёлся, что сказать. Розика, сияя детской улыбкой, со всей свойственной ей непосредственностью бросилась к поэту: