Стихотворение С. Маршака «Ландыш» – философское. Оно говорит о том, как великое концентрируется в малом, обретая отчётливую форму, многостороннее материальное бытие, физическую красоту. Неуловимые внутренние переживания – томление, счастливая тоска – становятся свойствами внешними: пластической формой, нежным ароматом. Для С. Маршака именно так рождается произведение искусства, и прежде всего поэзии. Если в стихотворении «Ландыш» нет и тени авторской эмоции, то это лишь потому, что «всю счастливую тоску» поэт отдал своему стихотворению, которое отделилось от автора и на него, на его переживания внешне похоже так же мало, как ландыш – на лес.
Роза и ландыш. Два цветка, у которых разная судьба в русской поэзии. Пышная роза, история которой уходит в глубокую древность Египта, Греции, Рима. Ландыш, невзрачный и смиренный, сохранивший чистоту и нетрадиционность. Оба они – важный элемент языка русской поэзии, центры своеобразных и обширных «метафорических полей». На примере этих двух цветков или, скажем иначе, этих двух слов мы видим беспредельные возможности поэтической метафоры, открывающей внутри одного и уже, казалось бы, хорошо всем известного, однозначного слова беспредельную перспективу смыслов.
Глава четвёртая. Слово как образ
Природа поэзии соответствует ее имени. Ведь поэзия есть искусство изображать человеческие действия и художественно изъяснять их назидания в жизни.
Как тянет за собою санки слово «нетерпеливый», как чувствуется в нем живая, порывистая сила коня!
– Мама, слово «изюм» – вкусное, а слово «вкусное» тоже вкусное, правда? Мама, а слово «кислый» – неприятное слово, да?
Медленное слово «медленно»
«Он медленно поднял голову, взглянул на меня и произнёс слабым и невнятным голосом…» Так у Пушкина в «Капитанской дочке» (пропущенная глава, 1836). «Я оглянулся и увидел в стороне груду снега, которая осыпалась и медленно съезжала с крутизны». Это фраза из пушкинского «Путешествия в Арзрум» (1829). Как видим, и в том и в другом случае наречие «медленно» является смысловым знаком – оно, конечно, в тексте необходимо, но сквозь звучание слова светится его смысл, само же оно физически как бы не существует. Не всё ли равно, какой оно длины – два слога в нём, три или четыре? Не всё ли равно, какие звуки его составляют, сколько гласных и согласных? (Я немного преувеличиваю – всё это не совсем безразлично, особенно для «замедленной» фразы из «Путешествия в Арзрум», но при сопоставлении со стихом можно всё-таки исходить из такого предположения. Проза, подобно всякому искусству, ритмична, но её ритм иной, композиционный; подробнее об этом будет сказано ниже, в специальной главе, посвящённой ритму.)
Это же самое слово попадает в пушкинский стих. И с ним вдруг происходят волшебные изменения:
Вторая строчка приведённого отрывка быстрая, бодрая; она состоит из коротких, двусложных и односложных, слов, и у большинства двусложных ударение падает на второй слог – это придаёт каждому слову порывистую звуковую энергию: «Огонь опять горит…» А неударные слоги так чередуются с ударными:
– –́ – –́ – –́
И внезапно это бодрое ритмическое движение резко меняется. Появляется длинное трёхсложное слово, и меняется соотношение ударных и неударных:
– –́ – –́ – –
Вместо трёх ударений – всего два. И это замедляет движение стиха, оно словно гаснет – так, как гаснет еле тлеющий огонь в камельке. Но это ещё не всё: слово
– –́ – –́ – –