– Знаешь, Алиса. Я говорил тебе уже сотню раз и повторю еще, что если бы не этот кто-то, ты бы, может, вообще работать не смогла. Из морга, знаешь ли, сложно что-либо делать. И вообще…
Тут я понял, что совсем зря стараюсь. Она меня даже не слушает. Потом еще вспомнил, что позади меня на околооконном столе лежат и остывают два моих сэндвича. А, может, уже остыли. И кофе… Потекла слюна. Я вернулся за стол, специально сел спиной к залу, в частности, к Алисе, и начал запихивать в рот холодный сэндвич с ветчиной, проглатывая большими кусками. Пока я так злился и смотрел в окно, с тарелки исчезло все, что на ней лежало, а кружка с латте опустела наполовину. И, успокоившись, я подумал, что ее, в принципе, можно понять. Она, наверно, сильно переживает из-за своего конкурса. Ей плохо. Это даже нормально, так агрессивно реагировать на людей, когда тебе плохо. Как странно, что она появилась в этом кафе. В моем кафе, в котором я ем уже больше года. Взяла, появилась и начала вытеснять меня из него. Теперь я не мог просто прийти сюда, расслабиться, поесть. Теперь я о ней постоянно думаю. Зачем она, вообще, тут? В моем кафе. Зачем?!
И тут я понял, что это и есть тот самый волнующий меня вопрос. Не про ее личную жизнь, возраст, даже не про литературу, а про то, почему она именно здесь. Уже вторую неделю приходит и пишет здесь. На моей территории. Я встал, подошел к барной стойке, облокотился на нее уже слишком уверенно. Так уверенно, что даже сам от себя удивился. И сказал:
– Что ты тут делаешь?
– А? – переспросила она, повернувшись ко мне вполоборота.
– Что ты тут делаешь? В кафе, – повторил я.
– Эм-м… Пишу… – растерянно сказала она.
– Ну, это понятно. Почему в кафе? Еще и целыми днями. Ты не учишься?
– А тебе какое дело? – нахмурив брови, ответила она.
– Ты сказала спрашивать, что хотел. Вот я и хочу знать, почему ты именно это место выбрала, чтоб писать. Не дом, не библиотеку, не знаю… Тут же так шумно. Не отвлекает?
– Пока что, единственное, что меня отвлекает – это ты, – сказала она, сделав глоток зеленой жижи.
Я закатил глаза, а Алиса улыбнулась и продолжила:
– Здесь уютно. Не знаю, я здесь не чувствую себя одинокой. Это не единственная причина, но, пожалуй, основная. Еще мне нравится наблюдать за людьми. В некоторых из них я даже вижу зачатки образов. Сидишь так иногда, смотришь на шумную компанию каких-нибудь девушек, распускающих сплетни и ощущаешь жизнь в полной ее мере. – Она вздохнула. – А дома от меня вечно кому-то что-то надо. Не сосредоточиться. Думала, хоть тут спокойнее будет. А нет… Теперь вот ты появился.
– Я могу уйти, если хочешь.
– Да нет. – Она отложила телефон в сторону и сначала подняла на меня глаза, а потом опустила. – Прости, я просто устала. Еще и не пишется, вдохновения нет…
– А что вообще такое это ваше вдохновение?
– В смысле? – смутилась Алиса.
– Ну, как ты понимаешь, есть оно или нет?
– Как это? – она посмотрела на меня, будто я спросил только что, сколько будет дважды два. – Если оно есть, значит пишется, а если нет – не пишется.
– Нет, ты не поняла, – улыбнулся я и постарался посмотреть на нее тоже как на дурочку, но у нее получилось явно лучше. – Как ты это чувствуешь?
– Никак. Просто чувствуешь и все. Как настроение. Ты же не можешь сказать, почему оно есть или его нет. Я вот сейчас, может, спать хочу. А еще, может я расстроена и ни о чем другом думать не могу.
– То есть ты просто сосредоточиться не можешь?
– Нет, это разное, – раздраженно сказала Алиса. Затем она глубоко вдохнула, будто успокаивая саму себя, и отпила из бокала с зеленой жижей.
– Смотри, – сказала она пугающе спокойно, – у меня есть свой стиль. Я убила много времени, чтоб его найти. И он проявляется только в определенном настроении. Мне нравится и стиль, и настроение. Но они не всегда со мной, понимаешь? Я человек, имею право быть непостоянной, – оправдывалась она как будто сама перед собой. – Чтоб произведение было написано хорошо, в одном стиле, чтоб не казалось, что разные его части писали разные люди и, чтоб оно нравилось мне самой, нужно писать его только в определенном состоянии. А это состояние не предусматривает раздражения и злости.
– Так ты злишься? – Я так и знал. Все еще про этот ноутбук думает. Самое главное, я-то тут при чем?
– Нет. Я устала, – сказала она и снова глубоко вздохнула. – Творчество такая сложная штука…
Пока она говорила, поглощенная своими мыслями, из подсобки вернулась бармен. Она встретилась со мной своими удивленными глазами, потом кивнула в сторону моего любимого столика у окна, на котором стояла кружка недопитого кофе, а потом тактично перебила Алисин монолог:
– Извините, вас пересадить сюда?
Алиса удивленно нахмурила брови. Она не понимала, что происходит и почему бармен со мной разговаривает.
– Да я сам перенесу, не утруждайтесь, спасибо, – ответил я бармену, после чего поспешил объясниться перед Алисой: – Я, когда пришел, сел туда, – моя голова совершила кивок в сторону окна. – И мне туда принесли заказ. Раз уж мы разговорились, я сюда пересяду?
Она пожала плечами.
– Ну, пересядь.