Разговор со Спинозой

Двадцать первое февраля, Спиноза, то самое число, когда тебя зачали ночью в Амстердаме сорок пять лет назад. Сегодня двадцать первое февраля, и опять ночь, только этой ночью ты умрешь. Предчувствуешь ли ты свою смерть, когда кашляешь, выпиваешь глоток молока, вкуса которого ты уже и не узнаешь? Ты хочешь поставить стакан на стол, но тебе кажется, что в руке у тебя ничего нет, как будто ты касаешься пустоты. Ты встаешь и идешь к окну. Открываешь его, думаешь: «На улице должно пахнуть зимой», но тебе в ноздри пробивается лишь какой-то горький запах. Помутившимся взором ты оглядываешь все вокруг: улицу, снег, крышу церкви, но все, что ты видишь перед собой — пусто. До тебя доносятся звуки, но они не трогают тебя; ты слышишь их, но не знаешь, что слушаешь. Ты чувствуешь беспокойство, Спиноза? Я знаю, что смерть — это последнее, о чем думает свободный человек, но, может быть, есть что-то, что заставляет тебя обернуться, посмотреть на то, что осталось позади тебя, или скорее на то, что могло остаться позади тебя, но не осталось, потому что ты ничего не сделал для этого. Чувствуешь ли ты грусть по несделанному, Спиноза? Ты оставляешь окно открытым и идешь к кровати.

Ты умираешь, Спиноза, и я должен оставить тебя наедине со смертью, потому что встреча со смертью всегда с глазу на глаз.

ЦЕНТР ПАУТИНЫ

Смерть

Я предчувствую свою скорую смерть. Я повторял это, хотя где-то в глубине души надеялся, что эти слова включают вероятность ошибки, я повторял это в тот вечер, когда смерть неумолимо приближалась ко мне. Да, сегодня вечером я умру, сказал я, вероятно, желая осознанием наступления конца избавиться от страха смерти, напугать страх.

Я чувствую, как все сильнее и сильнее болит в груди, и эта боль заставляет меня закрыть глаза, эта боль или сознание того, что я не могу видеть своими глазами то, что я должен видеть, или, может быть, страх смерти заставил меня заглядывать в темноту глазниц, и из этой темноты выныривает воспоминание о дне, когда я был отлучен, так же, как и сейчас, у меня болело в груди, но это была другая боль, тогда меня мучило отчуждение от тех, кто был близок ко мне по крови, а теперь меня мучит отчуждение от собственной крови, и, как и сейчас, мне казалось, что я теряю почву под ногами, но тогда я смело шагнул в новый день, и теперь я падаю на пол, тогда, в миг, когда я умирал, мне казалось, что я падаю в Ничто, где нет ни Вечности, ни Бесконечности, и я чувствовал себя настолько растерянным, настолько разбитым, что мне казалось, если я открою глаза, я увижу отделение собственной души от тела и что я буду стремиться удержать свое тело, чтобы сохранить себя в нем, хотя от него больше не было никакой пользы, органы чувств этого тела были уже мертвы, и от этого страха я закрывал глаза, падая на пол, в Ничто, в Конечное и Ограниченное.