Разговор в аду между Макиавелли и Монтескье

Я не стану касаться ваших колких речей. Здесь не место высокопарным заявлениям. Было бы явным сумасшествием, если бы к государю обратились со словами: не будете ли вы столь любезны покинуть свой трон на благо своего народа? Совершенно невозможно также сказать ему: так как вы обязаны своим существованием всеобщему избирательному праву, вы должны поставить себя в зависимость от колебаний воли народной и всегда быть открытым для любой дискуссии. Не в том ли состоит высший закон однажды завоеванной власти, что она утверждает себя, причем не только в своих собственных интересах, но и в интересах народа, которым она управляет? Разве я не принес величайшую жертву, которую только можно принести в современных условиях на алтарь равноправия всех граждан государства? Разве правительство, созданное на основании плебисцита, не является окончательным выражением воли большинства? Вы скажете мне, что такой принцип уничтожает свободу народа. При чем тут я? Этот принцип однажды появился. Можете ли вы назвать мне средство, с помощью которого мир можно избавить от него? А если миру от него не избавиться, можете ли вы мне назвать средство, как осуществить этот принцип в больших европейских государствах иным способом, чем передача власти в руки одного человека? Вы столь строго судите о средствах, применяемых правителями. Покажите мне другой способ, которым можно осуществлять власть, и если нет никаких иных способов, кроме абсолютизма, тогда скажите мне, как отделить эту власть от тех характерных несовершенств, на которые она обречена вследствие своего собственного принципа. Нет, я не стану новым святым Винцентом из Паулы, поскольку моим подданным нужен не человек с ангельской душой, а человек с сильной рукой. Я не стану и Агесилаем, Ликургом и Гракхом, поскольку живу не среди спартанцев и римлян. Я живу в обществе, жадном до удовольствий, в котором жажда зрелищ соединяется с милитаристским восторгом, обаяние грубой силы с привлекательностью чувственных удовольствий, в обществе, которое отбросило прочь авторитет Бога, авторитет отца, авторитет религиозных уз. Я не создавал мира, в котором я живу. Я таков, каков этот мир. В моей ли власти остановить этот распад? Нет, я лишь могу продлить его жизнь, поскольку мир развалился бы еще быстрее, если его предоставить самому себе. Я использую пороки этого общества, потому что я вижу в нем одни только пороки. Если бы оно имело добродетели, я использовал бы его добродетели. Если моя монархия и не соответствует строгим требованиям нравственности, все же нельзя не увидеть и тех реальных услуг, которые я оказываю людям. Возможно ли не признать мою гениальность, равно как и мое величие?

Я — рука, я — меч, который усмиряет революции, возбуждаемые бурей, предшествующей гибели мира. Я останавливаю безумных, которые в глубине своей души движимы лишь брутальностью собственных инстинктов и которые рыскают в поисках добычи, лишь прикрываясь благородными принципами. Если я подчиняю дисциплине эти силы, если я препятствую их распространению в моем отечестве — пусть всего лишь на одно столетие — разве я не оказываю моей стране огромной услуги? Разве я не могу претендовать и на благодарность государств Европы, которые устремляют на меня взоры, как на бога Озириса, который один располагает силой, способной усмирить эти возбужденные массы? Загляните в будущее и проникнитесь уважением к человеку, чело которого несет на себе знак судьбы, предначертанной всему роду человеческому.

Монтескье

Вы ангел смерти, вы могли бы быть последователем Тамерлана. Низведите народы до положения рабов, и вам все равно не воспрепятствовать тому, чтоб нашлись свободные души, которые станут прекословить вам, души, презрения которых будет достаточно для того, чтобы с божьей помощью сохранить права человеческой совести, вытесненные из человеческого сознания.

Макиавелли

Бог на стороне сильного.

Монтескье

Перейдите, прошу вас, к последним звеньям цепи, вами скованной. Скуйте цепь тесную и прочную вашим молотом на вашей наковальне. Вы ведь все можете. Ведь с вами Бог, и звезда его горит над вами.

Макиавелли

Мне трудно понять возбуждение, сквозящее в ваших речах. Я вовсе не столь жесток и мрачен. Моя конечная политическая цель — не подавление, а освобождение народа. Успокойтесь же. У меня достаточно утешений для вас, которых вы и не ждали. Позвольте мне лишь принять несколько предупредительных мер, которые я считаю необходимыми для моей личной безопасности. Вы увидите, что монарх, защитивший себя подобными мерами безопасности, не имеет оснований опасаться грядущих событий.