Разговор в письмах о материке Россия

Вот-вот, сейчас, скинув вековые цепи, Россия наконец станет Европ-ой… ой!., ой! Временное… правительство… Самозванец… Наполеон… Да… больше восьми месяцев не получается! Большевики восстановили монархию в России (на свой лад), земство (на свой лад) и на совсем уж свой лад — Православие. Среди безбожной демократии февралистов, среди белогвардейщины безбожной — ну хоть во что-то третье, пусть не Рим, а Интернационал — верить хотелось. Казалось бы, бредово! Не пойдет Русь за Ульяновыми и Бронштейнами! Но вот не пошла за Врангелями и Юденичами. Дело их было и вовсе безнадежно. Их «демократическая Россия» была блефом куда большим, чем Россия социалистическая. Тем более что наша неотменяемая эсхатология, наш чаемый Апокалипсис в Гражданскую был явлен в полной мере. Благ и душеспасителен русскому человеку крест юродства в ожидании «нового неба и земли».

Промысл меж тем опять поправил помыслы новых вершителей истории — теперь уже большевиков. Сначала отказались от военного коммунизма, затем и вовсе в нэп ударились. В партийных рядах явилась демократия западного типа. Товарищ Сталин, обратясь к опыту опричнины, снова устанавливает самодержавие и крепостничество. А в 41-м снова вся Европа в массовом своем безумии устремилась в Москву… На этот раз даже и не пустили!

Какой социализм был построен в России? А не такой уж и плохой (было потом что продавать, вывозить и приватизировать!). Но, во всяком случае, не по Марксу-Ленину строилось все это. (Социализм по Ленину-Троцкому был у Пол Пота. То — совсем худо.)

Итак, и этот виток себя исчерпал… «Партейцы» нашли себе «социально близких» бандюганов и образовали «демократию» с уже вполне четкой «мыслёй» — построить вторую Америку. Нет сомнения, что при всей поспешности и суете выйдет совсем не то, что замышляли «прорабы перестройки». На лобовую американизацию страна ответила — вымиранием. Сообразив невыгодность сего, «демократия» организует игру в патриотизм. Эта имитация рано или поздно должна, силой Промысла, обратиться в патриотизм истинный. Должно будет восстановить и лучшее из того, что было при социализме. А что было лучшее? Самодержавие, Православие, народность — только теперь это потребуется на новый лад, уж не советский, да и вовсе уже не царского периода, разумеется.

Как предстанет русская идея в середине XXI века? А ведь предстанет… Только бы поменьше дергаться со всякими бредовыми реформами, с меньшими бы потерями дойти до этого возрожденческого витка. Пока же живем мы в период упадка… Но ведь нынешний наш образец — Америка — судьбу Византии повторит по полной программе… и уж не за горами… Но и рухнувшую даже Америку там, наверху, будут копировать долго и упорно, не понимая, что нет и не было под ней надежного материка. Такого, как материк Россия.

Ну а простая, казалось бы, мысль, что ни варягов, ни византийцев, татар, голландцев, французов, американцев копировать не надо, а надо строить в России — Россию, — придет ли она в голову? Это вряд ли… это надо ведь Россию любить и понимать.

Письмо пятое

Это письмо я посвящаю истории русской словесности

Первичная история русской литературы — это история крещения Руси. Русь крестилась не однажды. То, что произошло в днепровских водах в 988 году по воле равноапостольного князя, было итогом и этапом многовекового пути…

«В русских сборниках начиная с XV века встречается нередко житие святого Стефана, епископа Сурожского. Древнерусский Сурож, греческая Сугдея, это нынешнее местечко Судак на южном берегу Крыма, между Алуштой и Феодосией. Стефан представлен в житии каппадокийским уроженцем, получившим образование в Константинополе, гам же принявшим иночество и епископский сан от православного патриарха Германа. В разгар иконоборчества Льва Исавра (717–741) и Константина Копронима (741–775) он выступает исповедником, будучи уже епископом Сурожским. „По смерти же святаго мало лет мину, прiиде рать велика русскаа из Новаграда, князь Бравлин (вар. Бра-валин) силен зело“, который одолел всю прибрежную крымскую полосу от Корсуня до Керчи и подступил к Сурожу. После десятидневной осады он ворвался в город и вошел, разбив двери, в церковь Святой Софии. Там на гробе святого Стефана был драгоценный покров и много золотой утвари. Как только все это было разграблено, князь „разболеся; обратися лице его назад и лежа пены точаще; възопи глаголя, велик человек свят иже зде“. Князь приказал боярам принести похищенное обратно к гробнице, но не мог встать с места. Снесены были сюда же и все священные сосуды, взятые от Корсуня до Керчи, — князь оставался в прежнем положении. Святой Стефан предстал пред ним в видении („в ужасе“) и сказал: если не крестишься в церкви моей, то не выйдешь отсюда. Князь согласился. Явились священники во главе с архиепископом Филаретом и крестили исцеленного князя вместе со всеми его боярами…»[1]