Разговоры о кино

Н.Х.: А знаешь, кого я вспомнил в этом твоём контексте, у нас есть знакомый, очень известный куратор выставок Ульрих Обрист (Hans-Ulrich Obrist), он постоянно находится в тройке самых влиятельных людей арт-среды. Когда у нас была с ним первая встреча, он пришёл в костюме, в галстуке, что непривычно для этой среды, у него была сумка с компьютером, а в руке он держал прозрачный пакет, в котором была бумага А4 формата, и видно было, что на одной стороне что-то напечатано бессистемно, а вторая сторона чистая. Перед тем, как сесть разговаривать, он достал и положил мобильный телефон BlackBerry, ручку, пачку бумаги из этого своего пакета, разорвал листы А4 пополам и положил чистой стороной вверх перед собой. И мы начали разговаривать. Он, например, спрашивает: «Что нужно в данный момент?» Мы говорим: «Нужна подпись Ай Вэйвэя (Ai Weiwei) под манифестом». А Ай Вэйвэй находится под арестом. Он тут же пишет на этой бумаге — Ай Вэйвэй, одновременно нажимает кнопку на телефоне и вписывает номер телефона, mail, потом оттуда стрелка — администратор, её mail. Записывается всё, что касается его и, то о чём мы говорим, что нам нужно — заполняется лист. Потом лист откладывается. Точно так же заполняются листки по другим темам. В конце разговора он просто отдаёт нам 16 исписанных листов контактов, которые люди никогда никому не дают, которые держат при себе. И я понял, в чём его уникальность — это человек коммуникатор, все люди общаются через него. Как только тебе нужно с кем-то пообщаться ты вспоминаешь не того с кем нужно пообщаться, а такого человека коммуникатора. И это потрясающе на самом деле. Мне это так понравилось, что я перестал жадничать на счёт контактов, стал давать их. Я понял, что это и есть путь в какое-то светлое будущее.

А.М.: Да-да-да. И это очень интересно. Я предполагал, что мы будем говорить о прошлом: вспоминать 90-е года, о пьесе «Я пришёл», о том, как Табаков хотел её поставить. Но сейчас подумал, а кому это нафиг интересно, по большому счёту, кроме нас с тобой. Может быть, мы с тобой поговорим о будущем? Зачем и кому, по-твоему, сейчас в ХХI веке нужен театр?

Н.Х.: Могу сказать тебе, я давно уже понял, что лично мне театр, как театр не нужен и более того он мне не интересен. Я понял, что мне гораздо интереснее фотография и кулинария. Потому что, там нельзя обмануть. Мне очень нравится и кулинарная, и фотографическая искренность, когда тебе никто не подмешивает своих субъективных и каких-то очень сложных конструкций. И в какой-то момент просто мне стало понятно, что театр — эта такая архаичная структура, архаичнее которой, наверное, только опера, там-то со времён Нерона ничего не изменилось. Архаичная структура, где любое честное, прямое, жёсткое высказывание сразу резонирует. Кино — гораздо сложнее, там больше поток. В кино — поток хорошего продукта. А в телевидении сейчас этот поток ещё мощнее, ещё сильнее. Там очень широк выбор. Это поток, в котором есть всё. В театре нет ничего. С тех пор, как белорусский «Свободный театр» стал известным и стал объезжать по миру все фестивали, у меня было откровение, которое меня обескуражило. Я понял, что это приблизительно 30 театров в мире, которые бесконечно ездят по одним и тем же фестивалям. У нас были моменты, когда мы в один год одновременно с Алвисом Херманисом играли на шести фестивалях. И когда мы, переезжая из одного города в другой, встречались в гостинице, мы уже не здоровались, потому что всё время вместе. И это просто кошмарно потому, что ты вдруг осознаёшь — всё, вот он лимит, вот кому это только интересно. Потому что бесконечные «Гамлеты», проекционные постановки никому не интересны. Они интересны только на уровне обывателя, которому неинтересно развитие.

А.М.: Но в театре пьесу посмотреть проще, чем самому прочитать глазами.

Н.Х.: В этом смысле, да. А в плохом варианте можно за это время выспаться, как я это часто делаю. А в хорошем варианте можно уйти раньше, и это я тоже часто делаю.

А.М.: Это, как с эфирным и кабельным телевидением. Выходит какой-нибудь, условно говоря, сериал, который смотрит миллионы людей на эфирном телеканале, и этот сериал никто, никак и ни про что. А потом выходит какой-то «Horace And Pete», который смотрят на самом деле полторы калеки. Или «Mad Men», который тоже смотрело небольшое количество людей, например, редакторы журналов, т.е. креативное меньшинство, для которого просмотр этого сериала обязателен. В Москве есть театры, не буду называть их конкретно, куда приходит тысяча человек и уже через пять минут после выхода из этого театра забывают то, что они увидели.

Н.Х.: Таких ты не назовёшь потому, что как раз их большинство.

А.М.: Да, практически любой. А есть «Театр.doc», в котором 40 мест и который всё время закрывают. Почему? Потому что эта некая болевая точка. И эти 40 человек, которые пришли и смотрят спектакль — это 40 ключевых человек, для которых собственно всё и происходит.