Разговоры с друзьями

В детстве я ненавидела религию. До четырнадцати лет мать водила меня к мессе по воскресеньям, но сама в Бога не верила, относилась к походу в церковь как к социальному ритуалу и заставляла меня накануне мыть голову. Тем не менее я обратилась к Библии, предполагая, что в учении Иисуса было разумное философское зерно. Выяснилось, что многие его изречения мне не понятны, а со многими я не согласна. «А кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет»[23] мне совершенно не нравилось, хотя я сомневалась, что понимаю правильно. У Матфея был отрывок, где фарисеи расспрашивали Иисуса о браке, – я добралась до него часов в восемь-девять вечера, когда мама просматривала газеты. Иисус сказал, что в браке муж и жена «уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает»[24]. Читая эти строки, чувствовала я себя довольно мерзко. Я спрятала Библию, но это не помогло.

На следующий день после больницы я получила письмо от Ника.

привет. прости что так разговаривал вечером по телефону. я просто боялся что кто-то заметил твое имя на экране и будет скандал. но никто не заметил и я сказал им что звонила мама (давай не будем тут вдаваться в психологию). но мне показалось у тебя был странный голос. у тебя все хорошо?

ps все говорят, что после твоего отъезда я приуныл. а Эвелин думает что я «тоскую» по тебе, дико неловко.

Я сто раз перечитала письмо, но не ответила. На следующее утро написали из больницы – назначили УЗИ на ноябрь. Как же долго, подумала я, но мама сказала: это же государственная медицина, что ты хотела? Но они даже не понимают, что со мной, сказала я. Если бы что-то серьезное, ответила она, тебя ни за что бы не выписали. В чем я сомневалась. Так или иначе, я купила таблетки по рецепту и начала их принимать.

Пару раз я звонила отцу, но он не брал трубку и не перезванивал. Мама посоветовала «заскочить» к нему на другой конец города. Я сказала, что по-прежнему чувствую себя неважно и не хочу попусту тащиться туда только из-за того, что он не отвечает на звонки. Она ответила: он же твой отец. Словно эти слова были какой-то молитвенной мантрой. Я закрыла эту тему. Он не хочет общаться.

Маму бесило, что я не превозношу отца, словно он мой благодетель или местная знаменитость, а отношусь к нему как к обычному человеку. Ее раздражение выплескивалось на меня, но оно предназначалось также и отцу – ведь он не смог внушить к себе уважение, а ей этого хотелось. Я знала, что пока они были женаты, ей приходилось спать, пряча сумочку в наволочку. Я видела, как она плакала, когда он заснул на лестнице в одних трусах. Я видела, как он лежал, подложив руку под голову, – огромный, розовый. Он храпел так, будто в жизни не спал слаще. Она не понимала, что я его не люблю. Ты должна его любить, сказала она, когда мне было шестнадцать. Он же твой отец.

Кто сказал, что я должна? – сказала я.

Ну, мне хочется верить, что ты из тех, кто любит своих родителей.

Верь во что хочешь.

Я верю, что воспитывала тебя доброй, сказала она. Вот во что я верю.

Добра ли я? Трудно сказать. Я опасалась, что, если однажды разберусь, какой же я человек, окажется, что я недобрая. Неужели этот вопрос волновал меня только потому, что, будучи женщиной, я считала, будто обязана ставить чужие потребности выше собственных? «Доброта» – просто очередной способ подчинения в конфликте? Именно об этом я подростком писала в дневнике: как феминистка я имею право никого не любить.