Разговоры с друзьями

В те выходные после книжной презентации я не то чтобы начала молиться, но посмотрела в интернете про медитацию. В основном дело сводилось к тому, чтобы закрыть глаза и дышать, спокойно отпуская приходящие мысли. Я сосредоточилась на дыхании, это допускалось. Можно было даже считать вдохи и выдохи. Потом разрешалось думать о чем угодно, но после пяти минут наблюдения за дыханием думать уже не хотелось. Голова была пуста, как стеклянная банка. Я проживала свой страх исчезнуть как духовную практику. Я обживалась в этом исчезновении, словно это место, которое помогает раскрыться и учит, а не подчиняет и уничтожает. Большую часть времени моя медитация была безуспешна.

Вечером в понедельник, около одиннадцати, позвонил отец и сказал, что сегодня перевел мне деньги. Его голос неуверенно дребезжал в трубке, и меня пронзило чувство вины. Ой, спасибо, сказала я.

Я отправил чуть больше, сказал он. Никогда не знаешь, зачем деньги понадобятся.

Не стоило. Мне вполне хватает.

Ну побалуй себя чем-нибудь приятным.

После этого звонка меня охватили тревога и жар, словно я только что взбежала по лестнице. Я прилегла, но это не помогло. В тот день Ник прислал мне письмо со ссылкой на песню Джоанны Ньюсом[30]. Я отправила ему ссылку на запись Билли Холидей «Так глупо желать тебя»[31], но он не ответил.

Я вышла в гостиную; там Бобби смотрела документальный фильм об Алжире. Она похлопала по диванной подушке, и я подсела к ней.

Тебе когда-нибудь казалось, что ты не можешь разобраться в собственной жизни? – сказала я.

Вообще-то я кино смотрю, сказала Бобби.

Я уставилась на экран, где закадровый голос на фоне старых военных кинохроник разъяснял роль французских военных. Я сказала: просто у меня такое чувство. Бобби приложила палец к губам и повторила: Фрэнсис. Я смотрю кино.

* * *

В среду вечером в приложении для знакомств я совпала с кем-то по имени Росса, и он прислал мне пару сообщений. Спросил, мол, может, встретимся, и я ответила: запросто. Мы пошли выпить в бар на Уэстморленд-стрит. Он тоже был студентом, изучал медицину. О своих гинекологических проблемах я ему не рассказала. Наоборот, похвасталась идеальным здоровьем. Он рассказывал, как ему пришлось пахать в школе, похоже, он считал, что его это закалило, и я сказала, что рада за него.

Я никогда ни над чем не упахивалась, сказала я.

Так вот почему ты выбрала английскую филологию.

И добавил, что он просто пошутил и на самом деле сам выиграл в школе золотую медаль за сочинение. Я люблю поэзию, сказал он. Обожаю Йейтса[32].

Да, сказала я. Единственное, что можно сказать хорошего о фашистах, – среди них попадались неплохие поэты.

На этом он завершил разговор о поэзии. Он пригласил меня к себе, и там я позволила ему расстегнуть мою блузку. Я думала: это нормально. Нормально так поступать. Торс у него оказался тщедушный, совсем не как у Ника, и перед сексом он вел себя совсем по-другому: ни неторопливых касаний, ни приглушенного шепота. Все началось сразу, вообще без прелюдии. Физически я почти ничего не чувствовала, разве что легкий дискомфорт. Я онемела и одеревенела, ожидая, что мои напряженность и молчание насторожат его и он остановится, но он и не подумал. Я хотела попросить его прекратить, но мысль о том, что он может отказаться, парализовала меня. Если он не остановится, придется потом ввязываться в юридические разборки, подумала я. Я лежала и не мешала ему. Он спросил, нравится ли мне грубый секс, и я ответила, что нет, но он все равно схватил меня за волосы. Я чуть не расхохоталась, а потом возненавидела себя за высокомерие.

Вернувшись домой, я зашла к себе и вытащила из ящика запечатанный бинт. Я нормальная, подумала я. У меня такое же тело, как и у всех. Затем я расцарапала руку до крови – просто пятнышко крови, постепенно набухшее до капли. Досчитала до трех, вскрыла бинт, аккуратно перевязала руку и выбросила упаковку.

22

На следующий день я начала писать рассказ. Был четверг, занятия начинались только в три, я сидела в постели, рядом на тумбочке – чашка черного кофе. Я не собиралась писать рассказ, просто вдруг заметила, что уже некоторое время не разбиваю текст клавишей «ввод», и строки складываются в полновесные предложения, лепятся друг к другу, как в прозе. Когда я прервалась, набралось уже больше трех тысяч слов. Шел четвертый час дня, а я ничего не ела. Я оторвала руки от клавиатуры, и в оконном свете они показались мне истощенными. Когда я выбралась из постели, меня повело, все окружающее окатило потоком визуального шума. Я сделала себе четыре тоста и съела их без масла. Я сохранила файл как «б». Это был мой первый в жизни рассказ.

* * *

Тем вечером я, Бобби и Филип после кино пошли пить молочные коктейли. Во время сеанса я шесть раз проверила телефон – не ответил ли Ник на сообщение. Не ответил. На Бобби была джинсовая курточка и помада такого густо-фиолетового оттенка, что почти черная. Я складывала чек за коктейли в замысловатые геометрические узоры, а Филип тем временем убеждал нас снова вместе выступать. Мы отвечали уклончиво, сама не знаю почему.