Разговоры с Пикассо

ПИКАССО. Прекрасно помню… Вы были великолепны в «Рандеву»… Танцевали «самую прекрасную девушку в мире»… Вы опасны, когда у вас в руках кинжал… Я видел, как вы убивали того, кто был в ваших объятиях… Этот балет – большой успех, не правда ли? Нам так хорошо работалось вместе…

И поскольку посетители еще здесь, он говорит мне:

– Поработайте гидом, Брассай. Покажите Марине мою мастерскую, скульптуры… И не забудьте о «музее»… А минут через пять мы все поднимемся наверх…

Перед тем, как уйти, он шепчет мне на ухо:

– Она очаровательна!

Марина в восторге:

– Какой он милый, ваш Пикассо! Такой простой! Приветливый! Как я рада!

Я показываю ей его скульптуры. У нее на лице гримаска. Кроме кошек и петухов ей ничего не нравится:

– Да здесь же одни уроды! Просто ужас!

Освободившись, Пикассо ведет нас в мастерскую и показывает последние натюрморты.

– Я написал их вчера после обеда, часов за шесть…

Я рассматриваю картины. Три варианта одного и того же натюрморта с зеркалом. На каждом некоторые фрагменты полотна остались нетронутыми краской; предметы холодных тонов, стоящие перед зеркалом, дают в нем теплое, яркое отражение. Способности Пикассо, необыкновенное мастерство, с каким он работает с полотном, просто поражают: три картины, написанные за несколько часов… А может, это у нас сложилось неверное понимание того, что называется «картиной»? Ведь обычно вспоминаются те художники, кто кладет на одну картину годы жизни и огромное количество труда. Делакруа провозглашал: «Чтобы картина сохраняла непосредственность и свежесть первого наброска, к ней необходимо делать множество эскизов…» А Пикассо все больше и больше вместо бумаги использует полотно, а вместо акварели – масляные краски… Тем не менее ему случается – и гораздо чаще, чем принято думать – оставлять полотно дозревать в течение нескольких недель, месяцев и даже лет… Кстати, об огромной картине углем под названием «Бойня», представлявшей нечто вроде реплики к «Гернике». До того дня, как я увидел на ней несколько робких цветных пятнышек, она оставалась нетронутой долгие недели. Пикассо сказал мне тогда: «Я продвигаюсь потихоньку, очень осторожно. Боюсь потерять первозданную свежесть своего произведения… Если бы было возможно, я бы оставил его таким, как есть, даже если придется, развивая сюжет, начать все снова на другом полотне. А уж потом снова приняться за это… Но тогда не было бы ни одного “законченного” полотна, а лишь разные стадии одной и той же картины, которые обычно исчезают в процессе работы… Вам не кажется, что слова “исполнять”, “приводить в исполнение” несут в себе некий двойной смысл? “Заканчивать”, “завершать”, но в то же время “казнить”, “наносить последний удар”? Если я пишу столько полотен, то это потому, что ищу стихийность и, закончив с божьей помощью одну вещь, не нахожу в себе сил хоть что-нибудь к ней добавить…»

Марина рассматривает три натюрморта с зеркалом. На лице у нее уныние:

– Какие они ужасные, ваши полотна! Они меня пугают! Три картины за шесть часов вчера после обеда… А за сколько вы их продадите? Если честно, вам это нравится, Брассай? Вы находите, что это красиво? Вы говорите все это из снобизма…

Я опасаюсь, как бы простодушная искренность танцовщицы не начала раздражать Пикассо…

ПИКАССО. Нет, Марина мне определенно нравится! Настоящая, без прикрас! Такая, какая есть! Обожаю! Вы видели молодого американского художника, с которым я только что разговаривал? Он мне сказал: «Я очень любил ваши картины, Пикассо, десять лет назад я был от них без ума… Но теперь! Если честно, не знаю, что и сказать!» Я его слушал и не обижался! Его искренность просто подкупает… (Он поворачивается к Марине и насмешливо спрашивает) Ну, это все, что вы думаете о моей живописи? Если я вас правильно понял, ни у одной из моих картин нет шансов вам понравиться…

МАРИНА (слегка смутившись). Да нет же, вовсе нет. Если вы захотите мне что-нибудь подарить, то я бы предпочла этот портрет…

И указывает на «Арлезианку» Андре Маршана – единственное полотно в мастерской, написанное не рукой Пикассо.

Мы громко хохочем… Марина окончательно сконфужена.