Разговоры с зеркалом и Зазеркальем

Теперь перо у меня было; нашелся и лист бумаги; предметы в голове кишат, как мошки на весеннем солнце: заслышится ли песенка на воле степей, колокольчик ли зазвенит, метель завоет, засияет утро, — все чем-то невыразимым отдается надушу, как-то странно толпится в нее, начинает там жить и, как шелковый червь, пускает из себя нити-нити, они плетутся, Бог знает как выходят неведомые истории, и все как будто видел своими глазами, все хочется передать другим глазам, перенести на другую душу… И что ж тут мудреного? Стоит только сесть и написать. — Я и села. Но тут-то и открылась мне вся великая мудреность писанья! К изумлению моему, я увидела, что перо и бумага совсем еще не дело, и в голове, кажется, много, а станешь писать, — куда это все денется? Слова не приберешь. Сцен и положений, мыслей, кажется, хоть в табун гони, а начнешь выводить на бумагу — ничего нету; сидишь-сидишь — и вот за полтора часа пяти строчек не высидишь! И вот та, которая негодовала на «Библиотеку» и слышать не хотела, чтобы писать по примеру «Отеч. Записок», та боялась вставить малейшее положение, написать одно слово, которых не встречала в отвергнутых журналах. По целым часам билась, соображая: был ли подобный оборот употреблен «Отеч. Записками» — и в силу этого можно ли употребить его? Что скажет об этом-то «Библиотека для чтения» и что она подумает. Таковы были мои начальные шаги: странное следование образцам, без веры к ним, без уважения, даже со всеми оттенками брезгливой презрительности; но голову клонила робость, неосознание сил и наконец полное, всецельное неразумение дела (9; 488–489). (Выделено мной. — И. С.).

В этой удивительно точной рефлексии процесса творческого самовоплощения, кроме собственно осознанного отношения к бессознательному процессу творчества, поражает метафора, через которую описывается этот процесс: образ плетения, уподобление автора шелковому червю, выпускающему нити, создающие ткань-текст.

Чрезвычайно интересно проявляется амбивалентность образа плетения-вязания. С одной стороны, он напоминает уже знакомый мотив доместицированной женственности, несвободы и ограниченности («скорчась у печки, вязать чулок»), с другой — перед нами полная позитивного смысла метафора процесса творчества, порождения ткани-текста.

Нэнси Миллер в работе «Арахологии: Женщина. Текст и критика» приводит цитату из Р. Барта, где он уподобляет текст ткани[424], и развивает его метафору. Она выставляет мифологическую Арахну (вышивальщицу, рискнувшую соревноваться в искусстве с Афиной и превращенную в паука) своего рода персонификацией женского творчества, а свою теорию гендерноориентированного чтения, — «распутывания, расплетения» нитей текста для того, чтобы обнаружить воплощенную в тексте гендерную субъективность, — арахологией. Образ шелковичного червя, который употребляет Соханская, близок названной выше мифологеме, в нем тоже соединяются женское и творческое. Но, как и в мифе об Арахне, у Соханской творческий акт одновременно связывается и с идеей поединка, преодоления, борьбы за свое право творить и за свое слово: «я возьму себя» (9; 489).