Разговоры с зеркалом и Зазеркальем

Как бы хотелось хоть взглянуть на вас, дотронуться до вас — нельзя! и скоро ль будет можно? (246).

Теперь к тебе, моя Тата, моя чудесная Consuello di mi alma! Мне хотелось бы к тебе писать после всех, не знаю почему… Как я чувствую, что тебя нет возле меня! Но также я ясно чувствую, что ты есть. Насколько полнее, звонче стала моя жизнь с тех пор, как она слилась с твоею, ты стала одна из самых необходимых струн (246).

…после твоего отъезда в душе моей чувствуется тоже, что «Consuela di mi alma» — мое милое дитя, мой друг, моя Natalie… я это говорю так от души, со всей силою, со всей полнотою, со всей страстью… да я люблю тебя ужасно! Твои письма делают яснее мою любовь к тебе, и я ею счастлива, счастлива, если б и ты меня так не любила… (254).

…мне так нужно иногда обернуться и увидеть тебя, хоть в спину, лишь бы увидеть. Мы б жили просто, без особенной нежности, без жертв друг для друга… (255).

…у меня есть картинка, которая напоминает тебя, я иногда долго смотрю на нее. Я тебя люблю, влюблена в тебя, всегда ли будет так или пройдет, не знаю, да и зачем? Теперь люблю, теперь хочу тебя, вот и все, и если теперь не исполняется то, чего я хочу — мне очень больно, у меня нет прежней твердости, ни самоотвержения, и глупее этого я ничего не знаю (259).

…ну вот пишу тебе и думаю: может, теперь тебе не нужно меня, так — тем лучше (Наталья Алексеевна стала гражданской женой Огарева. — И.С.). Ты все-таки остаешься самая близкая мне женщина, останавливаясь на тебе, я юнее, живее, свободнее, будто, опираясь на тебя, я прыгаю выше. <…> Впрочем, мне больно будет, когда ты перестанешь любить меня, я опять буду сиротой между женщин, моя Тата (маленькая) только разве. В тебе, Natalie, только в тебе я нашла товарища, только такой ответ на мою любовь мог удовлетворить меня, оттого, что я отдаюсь с увлечением, страстно, а они со мной все так благоразумны — так гадки — отвратительно мелки (261).

…так я жду тебя, моя Тата! — Боже, как много в этом слове… ни одна женщина не была любима так женщиной, как ты (267).

Цитаты можно было бы продолжить, но и из приведенных выше ясно видно, что чувственное, эротическое, телесное играет важную роль в отношении старшей Natalie к младшей. Я не рискую здесь обсуждать вопрос, был ли в этой любви лесбийский элемент, или в эти отношения, в эту переписку, где Наталья Александровна чувствовала себя абсолютно свободной от цензурующего взгляда, она выпускала, изливала всю свою подавленную чувственность, сексуальность. Не случайно язык писем к Тучковой очень похож на язык любовных посланий Н. А. Герцен к Гервегу, написанных чуть позже и отчасти параллельно с письмами к Наташе.

Наталья Александровна не хочет больше соответствовать идеалу самоотверженной, исключительно духовной и живущей только интересами других и общего дела женщины, так как это кажется ей связывающим, мешающим самореализации.