Разговоры с зеркалом и Зазеркальем

По мере того, как внешний, воображаемо-близкий мир удаляется от тебя, исчезает, внутренний, реальный, интимный растет и богатеет. Теперь я в этом периоде, Таня. Я со многим рассталась, как с верой в будущую жизнь, но не беднее от этого стала, напротив, я даже с верой в настоящую жизнь рассталась, то есть в возможность и необходимость делать то именно или другое, живу больше и больше спустя рукава и даже руки, живу проще, отдаюсь больше своей натуре, верю ей больше; нога ступает вернее, сердце довольнее, а осматриваюсь меньше, почти совсем не осматриваюсь. Сколько теснил, убивая жизнь, грех есть скоромное и т. д.? Сколько еще теперь грехов и предрассудков в этом роде. Когда я всматриваюсь в жизнь других, свободнейших людей — мне делается страшно, душно; не думай, милая моя Таня, чтоб я «расшаталась», как ты говоришь, О! если б ты знала, как нежнее, как тоньше становится чувство, как делаешься чище, стыдливее (656). (Выделено мною. — И.С.).

Она доверяет себе и своим желаниям, она счастлива в своем, как ей кажется, полном гармонии доме. «Александр, что за юная, свежая натура, светлый взгляд, светлое слово, живая жизнь, с ним держишься на такой вышине и в такой ширине <…>. Потом с нами живет здесь Георг, изящнее, поэтичнее я не знаю натуры; и все мы так сжились, спелись — я не могу представить существования гармоничнее» (656).

Самые близкие друзья (например, Тучкова и Огарев, дети, которым посвящено продолжение этого письма от 9 декабря) — все это составляет тот дом, то пространство, где она чувствует себя на месте и счастливой. Энергию веры надо обратить не на Христа или либерализм, а «на образование человека — я думаю, это подействительнее было бы либерализма» (656).

За этим упоением полнотой жизни последует крах и смерть.

Сравним письма Астраковой с письмами к другой женской корреспондентке — Наталье Алексеевне Тучковой, которую Н. А. Герцен считает в это время своей самой близкой подругой. Об этом (то есть о своих задушевных отношениях с Тучковой) она неоднократно говорит и в письмах к Т. А. Астраковой. 20 декабря 1847 года: «я чувствую себя юнее и возбужденнее с этими молодыми девушками, в одной особенно много симпатичного и общего со мною, будто мне теплее и светлее с нею, будто я нужнее в жизни» (635, см. также: 639–640; 643; 649; 652). В обильно цитированном выше письме от 6 декабря 1849 года Наталья Александровна пишет: «Ты говоришь о Natalie — я не только люблю, влюблена в это существо, может, и вижу ее слишком пристрастными глазами, но что же мне с этим делать? Она слишком много дала мне счастливых минут своим появлением, своей любовью ко мне и тем, что заставила так любить себя…» (657).

Герцены познакомились с семейством Тучковых еще в России, а в Риме в декабре 1847 года это знакомство стало довольно тесным. Особенно сблизились между собой Наталья Александровна и сестры Елена и Наталья Тучковы. Хотя между Герцен и младшей Тучковой была большая разница в возрасте (первой было 30 лет, второй — 19), между ними почти сразу возникла, как выражается Л. Ланской, «сверхромантическая дружба-любовь, жгучее, экстатическое чувство», преобразившее жизнь «не только юной провинциалки, но и тридцатилетней матери семейства»[534]. В Риме, Неаполе, а затем в Париже подруги были почти неразлучны, но после летних парижских событий 1848 года Тучковы уехали на родину. Между двумя Натальями начинается бурная переписка. В 1849 году Тучкова становится гражданской женой самого близкого друга Герценов — Н. Огарева. Именно Наталье Алексеевне умирающая Н. А. Герцен завещает своих детей[535].