Разговоры запросто

Впрочем, в соитии заключена самая незначительная часть удовольствия. Гораздо большая — в постоянной совместной жизни, которая всего приятнее у тех, что искренне любят друг друга христианской любовью. У остальных, когда старится удовольствие, вместе с ним часто старится и любовь; христианская же любовь становится все зеленее, по мере того как увядает радость плоти.

Я тебя еще не убедил, что никто не живет веселее праведников?

Спудей. Если бы все убедились в этом так же, как я!

Гедоний. Значит, если эпикурейцы — это те, кто живет приятно, никто не может называться эпикурейцем с большим правом, чем святые и благочестивые. И если нас тревожат имена, никто так не заслуживает имени эпикурейца, как прославленный и чтимый глава христианской философии. У греков επίκουρος означает «помощник». В то время как естественный закон был почти изглажен из памяти грехами, как закон Моисеев скорее распалял страсти, чем утишал, как невозбранно правил миром тиран Сатана, лишь Он один подал скорую помощь гибнущему роду человеческому. И грубо заблуждаются некоторые, кто болтает, будто Христос от природы сам был печален и мрачен и нас будто бы призывал к безрадостной жизни. Напротив, лишь он показывает нам жизнь, самую приятную из всех возможных и до краев наполненную истинным удовольствием, — если только не висит над нами Танталов камень!

Спудей. Это что за загадка?

Гедоний. Ты посмеешься над притчею, но в шутке здесь заключена серьезная мысль.

Спудей. Итак, жду серьезной шутки.

Гедоний. Рассказывают те, что некогда старались скрыть философские наставления под покровом басен и притч, что некий Тантал был приглашен к трапезе богов — неописуемо роскошной, как они изображают. Когда пришла Танталу пора удалиться, Юпитер, считая неподобающим своему богатству отпускать гостя без гостинца, разрешил ему просить, чего бы тот ни пожелал, — отказа, дескать, не будет. Глупец Тантал блаженство человеческое мерил радостями чрева и глотки и пожелал, чтобы ему всю жизнь можно было провести за таким столом. Юпитер кивнул; желание глупца исполнилось. И вот сидит Тантал у стола, заставленного всеми видами яств и питий; туг и нектар, и розы, и благовония, которые могли бы ласкать ноздри бессмертных; подле — виночерпий Ганимед или кто-то схожий с Ганимедом, вокруг — сладостно поющие Музы; пляшет смешной Силен, балагурят шуты; словом сказать — есть все, что только способно порадовать любое чувство человека, и среди всего этого Тантал сидит грустный, подавленный, испуганный, не улыбнется, пальцем не Притронется к угощению.

Спудей. Отчего?

Гедоний. Оттого, что над головою у него, на одном-единственном волоске, висит громадная скала и, кажется, вот-вот рухнет.

Спудей. Я бы за таким столом не остался.

Гедоний. Но желание сделалось неумолимою судьбою, а Юпитера не так просто умилостивить, как нашего бога, который разрешает смертных от пагубных обетов, едва лишь они одумаются. Вдобавок тот самый камень, который не дает протянуть руку к еде, не дает и подняться из-за стола: Танталу страшно, что стоит ему шевельнуться — и камень упадет, и раздавит его в лепешку.

Спудей. Смешная история!

Гедоний. А теперь послушай то, что не смешно. Толпа домогается радости в жизни от внешних вещей, меж тем как радости не дает ничто, кроме спокойствия души, ибо над теми, у кого нечиста совесть, висит камень гораздо тяжелее Танталова. Да нет, не висит, но давит и гнетет душу! И не пустым страхом терзается душа — ведь с часу на час она ожидает, что будет ввергнута в геенну. Скажи мне, сыщется ли в человеческой жизни что-нибудь до того сладкое, что смогло бы по-настоящему развеселить душу, придавленную таким камнем?

Спудей. Нет, ничто, кроме безумия или неверия.

Гедоний. Если бы над этим призадумались молодые люди, которые помешались на удовольствиях, словно пригубив из чаши Цирцеи, и теперь вместо истинных радостей ценят медвяные яды, как бы старательно они береглись, чтобы по опрометчивости не совершить поступка, который всю оставшуюся жизнь будет жечь их душу! Чего бы только не сделали, чтобы собрать дорожный припас на грядущую старость — чистую совесть и ничем не запятнанное имя! Что несчастнее старости, которая, оборачиваясь назад, с ужасом видит, как прекрасно то, чем она пренебрегла, как гнусно то, чем дорожила; глядя же вперед, различает грозный последний день, а тотчас за ним — вечные муки геенны?

Спудей. Да, необычайные, на мой взгляд, счастливцы те, кто сберег в чистоте свой юный возраст и дошел до рубежа старости, непрерывно преуспевая в благочестии.

Гедоний. Второе же место по заслугам принадлежит людям, которые вовремя опомнились от юношеского хмеля.

Спудей. Но что ты посоветуешь тому жалкому старику?

Гедоний. Пока есть дыхание в груди, отчаиваться нельзя никому: пусть он прибегнет к божьему милосердию.

Спудей. Но чем дольше была жизнь, тем больше накопилось грехов — больше, чем песка на морском берегу.

Гедоний. Но милость божия еще обильнее, и намного. Морской песок человеку не счесть, но все-таки число песчинок имеет конец, а господне милосердие не знает ни меры, ни предела.