Разъяренный

Мать вздыхает, явно недовольная, но признаёт поражение. У меня начинает болеть живот. Она единственная, кто точно знает, что я собой представляю, на что я способна и как легко меня сломать. Я «измеряю свою ценность по её любви», по словам доктора Финли, психотерапевта, который посоветовал мне принять свои ошибки, а также ошибки людей из моего прошлого, и двигаться дальше.

Я думала, что поняла.

Я думала, что так и сделала.

Чёрт, я думала, что, забросав Маккенну помидорами, скажу последнее «пошёл ты», которое должна была сказать своему прошлому.

Я была так, так неправа. Может быть, мне стоит подумать о том, чтобы вместо этого сказать что-нибудь другое.

— С тобой всё в порядке? Где ты? — настойчиво выясняет мать.

— Я в... Кентукки, — вру я.

— Ты обставляешь квартиру в Кентукки?

Я в волнении кусаю губу, гадая, знает ли она что-нибудь обо мне.

— Квартиру для холостяка. Я, как обычно, использую в декоре эклектику. Сталь, тёмные сорта древесины. Это просто офигенно.

— Следи за языком, — смеясь, укоряет она.

В итоге мы немного говорим. Она не идеальна, моя мама. Но она единственная, кто знает, как сильно я облажалась, и не оставила меня.

И она никогда не позволяет мне об этом забыть.

Потом я говорю с Магнолией.

— Я скучаю по тебе, Пэнни, у меня теперь сорок семь дел.

— Подожди, дай угадаю! Мы должны будем одеться как гориллы и бить себя в грудь, устроив представление на улицах?

— Нет! Это будет уже сорок восьмым!

Я счастливо улыбаюсь, но ко мне начинает медленно подкрадываться чувство вины, которое я обычно испытываю, когда счастлива.

Я облажалась. И Маккенна прав, я злюсь, в основном, на себя.

— Ты мой герой, Пан, — говорит Магнолия мечтательным голосом, как будто я действительно представляю собой нечто особенное.

— А ты — мой, — шепчу я. Она радостно пищит, посылает мне воздушные поцелуи, и мы заканчиваем разговор.

Я смотрю на свой браслет, затем засовываю телефон в задний карман и глубоко вздыхаю. Когда я, наконец, выхожу, девушки обосновались за столиком парней, а Тит уселась ровно на моём месте.

Мне не нравится внезапное чувство собственничества, которое я испытываю, когда вижу, что она занята разговором с Маккенной. Мне не нравится, насколько ревностно я отношусь к его глазам, его улыбке и руке, которую он небрежно положил на спинку сиденья... там, где только что сидела я. Внутри возникает непреодолимое желание пойти и сказать Тит, чтобы она убрала руку с плеча Маккенны и припарковала свою задницу где-нибудь в другом месте. Дерьмо. Я настолько превысила границы своей обычной вовлеченности в происходящее, что трясу головой и направляюсь к бару. Лучше держаться от него подальше.

Общение с матерью всегда выводит меня из себя, и я не хочу, чтобы Маккенна ещё больше усугубил моё состояние.

— Видишь того парня?

Я поворачиваюсь на низкий баритон справа, и парень лет тридцати с небольшим, в чёрной ковбойской шляпе и с огромной пряжкой на ремне кивает головой в определённом направлении. Когда я смотрю в ту сторону, мой взгляд останавливается на Сами-Знаете-Ком. С другого конца комнаты меня пронзает серебристый лазерный луч Сами-Знаете-Кого.

— Ты спрашиваешь меня, вижу ли я его? Неужели кто-нибудь может его не видеть? — возражаю я.

— Он твой мужчина? — спрашивает ковбой.

— В моих ночных кошмарах.

Но Ковбой не унимается.

— Похоже, он определённо считает себя таковым, — говорит парень, растягивая слова.

— Не обращай внимания. Он думает, что он — Бог.

— Сучки с ним согласны, — ухмыляется парень, указывая на девушек за столиком, пытающихся привлечь внимание Маккенны. Но, кажется, ничто не может заставить его отвести глаза — даже хмурый взгляд, который я бросаю в его сторону. Намеренно отворачиваюсь, чтобы заказать себе выпивку и предоставить ему первоклассный вид на мой зад.

Почему бы и нет?

Лучше пусть текила усыпит меня, чем Маккенна.

— Ты нервничаешь? А это у тебя что? — спрашивает ковбой, разглядывая мой браслет, который я непроизвольно крутила на руке.

— То, что всегда напоминает мне, что я за человек, стоит лишь на него посмотреть, — говорю я и стряхиваю его руку. — Не трогай, никто не имеет права прикасаться к нему, кроме меня.

Он поглаживает мою спину и опускает руку ниже.

— Сдаётся мне, ты горячая штучка, несмотря на твои губы. Мне больше нравится красный. Итак, ты собственнически относишься к своим украшениям, а как насчёт всего остального?

И сжимает мою задницу.

Меня охватывает тревога.

— Эй, мы не трогали друг друга. Что, чёрт возьми, случилось с тем, чтобы ты просто держался в этом чёртовом баре от меня подальше?

— Посмотри теперь на того парня? — ухмыляется он и кивает в сторону Лео, наблюдающего за нами из-за большой чёрной камеры. — Он предложил заплатить, если мы сделаем вечер для вашей компании интересным.

— Серьёзно? — Лео. О Боже. Что за придурок.

Убираю руку Ковбоя со своей задницы и подумываю о том, чтобы влепить ему пощёчину и попросить Лео вставить этот эпизод в свой драгоценный фильм. Ковбой снова сжимает мою задницу. Я уже готова ударить его коленом по яйцам, когда слышу притворно ласковый голос Лекса: