Разъяренный (ЛП)

Я чувствую, как он начинает кончать, и когда его тело сводит судорога оргазма, что-то внутри высвобождается, и меня отпускает. Крепко прижимаюсь к его телу, меня захлёстывает нежность, и я шепчу:

— Вот так, кончи со мной, Кенна.

Маккенна издаёт низкий стон и хоронит его, набрасываясь на мой рот, и когда мы в изнеможении расслабляемся, он перекатывает нас, чтобы избавить меня от тяжести своего веса, и целует, шепча мне в губы:

— По шкале от одного до десяти, насколько тебе понравилось?

— На миллион.

Он смеётся вместе со мной и сжимает в объятиях, и, клянусь, его эго только что достигло необъятных размеров Шрека.

— Ты похож на Наполеона, выигравшего битву. Похоже, теперь у тебя всё так как надо, — говорю я, устало постанывая.

— Нет. Наполеон был мелкий. А я, наоборот, огромный.

— Это твоё эго огромное.

— Детка, мой член такой же огромный, как и моё эго, и им обоим нравится, когда ты их ласкаешь.

Его хриплый голос и дерзкая манера поддразнивать заставляет меня улыбнуться, но я прячу улыбку у него на груди и просто лежу, счастливая и всё ещё под впечатлением от занятий любовью. От нового для меня ощущения покоя и мира между нами. Мы лежим в постели, потные и молчаливые, но руки продолжают нежно поглаживать друг друга, как вдруг раздаётся стук в дверь и знакомый голос зовёт:

— Маккенна, открой.

Маккенна со стоном встаёт и голый идёт к двери, чтобы её открыть.

— Не сейчас, Лео.

— Ответь на звонок, — Лео бросает взгляд в сторону кровати, где лежу я, прижав простыню к груди. — Ты не будешь от него в восторге.

Он уходит, а Маккенна хватает свой телефон и проверяет сообщения.

— Офицер, который ведёт надзор за моим отцом. Блядь. — Он набирает номер и расхаживает взад и вперёд, ожидая, по-видимому, когда кто-нибудь ему ответит. — Добрый день. Что случилось? А когда вы видели его в последний раз? Нет, я ничего не слышал.

После краткого разговора Маккенна отключает телефон.

— Сукин сын! — падает на кровать и глубоко дышит, трёт лицо ладонями, затем проводит руками от затылка к плечам. — Папа пропустил два последних заседания комиссии по условно-досрочному освобождению. Они не могут его найти. Он уволился с работы. Господи! — Кенна смотрит на меня, качая головой. — Знаешь, я посылаю ему деньги. Но моё условие — чтобы он работал. Иначе он снова начнёт баловаться наркотиками. Что ж, похоже, это и случилось.

Что-то сжимает мою грудь так сильно, что мне с трудом удаётся выдавить из горла слова.

— Кенна, — говорю я, протягивая руку, чтобы коснуться его спины, плеча, чего угодно. Но он вдруг кажется таким напряжённым и неприступным, что я останавливаюсь, прежде чем прикоснуться к нему, и отдёргиваю руку. — Мне действительно очень жаль.

Он снова и снова качает головой, погружённый в свои мысли.

— Если бы я знал, что всё будет именно так, то просто позволил бы ему отбыть наказание. Я чуть ли не жилы себе вытянул, чтобы вытащить его пораньше, и вот как он поступает. Вот как он использует свой шанс сделать что-то хорошее в своей жизни.

У меня плохо получается высказывать сочувствие. Разрываясь между желанием утешить и страхом того, насколько сильно меня волнует затравленное выражение его лица, я просто смотрю, как он одевается.

— С ним всё будет в порядке. Может, он нашёл новую подружку и всё это время проводил в её постели? — высказываю свою догадку.

— Оптимизм? Слышать такое от тебя? — Его губы чуть изгибаются в слабой улыбке, он качает головой и наклоняется ко мне. — Ты действительно слабачка.

— Нет.

— Я тоже слабак. По крайней мере, с тобой. — Он идёт к двери и оставляет меня с этими словами. Он что, чёрт возьми, собирается вот так вот просто уйти?

Что ж, он так и делает, и следующие полчаса я переписываюсь в групповом чате с Брук и Мелани.

Я: Ты веришь во второй шанс?

Мел: Безусловно.

Брук: Если бы Рем не дал мне второй шанс, я бы сейчас была в полной заднице.

Мел: Если бы я не дала Грею второй шанс и не спасла этим свою жизнь, мы бы сейчас тоже были в дерьме, в самом прямом смысле этого слова.

Я: Ладно. Просто спрашиваю.

Брук:Пан, почему ты мне не сказала, что у тебя были отношения с Кенной Джонсом из «Crack Bikini»? Ремингтон перед боем постоянно слушает их песню Used!

Я: Потому что я ненавижу их песни, вот почему.

Конечно же, я вру. Я ненавижу только одну песню. Ту, в которой поётся обо мне. Хотя во многих из них действительно говорится о гневе, о том, что его использовали и предали — как будто это я ушла и оставила Маккенну собирать осколки его сердца.

Но если хоть малая доля из этого ада и для него тоже была правдой, то что происходит сейчас? Почему мы снова оказались связаны друг с другом?