Разин Степан. Том 2

Рука художника, накидывая контур, бегала быстро, уверенно по доске. Разин был одет в голубой бархатный зипун с алмазными пуговицами. Красная бархатная шапка сдвинута на затылок, седеющие кудри упрямо лезли на высокий хмурый лоб. В прорехах шапки золотые вошвы с жемчугом. Поверх шапки намотана узкая чалма зеленого зарбафа с золотыми травами, на конце чалмы кисти, упавшие одна на плечо, другая на спину. Длинные усы, черные, сливались, падая вниз, с густо седеющей бородой. Вглядываясь в его впалые смуглые щеки, обветренные морем, рисуя острый, нечеловеческий взгляд под густыми бровями, немец, работая спешно, бормотал одно и то же:

– Страшен адлер блик![58]

С левого плеча атамана спускалась золотая цепь, на ней сзади сабля. Опоясан был Разин ярко-красным шелком с серебряными нитями. Петли с кистями висели от кушака до колен.

– Како он марает, сатана? – Разин двинулся.

Художник взмахнул волосами, погрозил ему кистью, запачканной в краску:

– Штэен блейбен[59].

– Черт тя поймет, ха! Грозит пером, а у меня в руке булава… Скоро мажь!

– Нынче мож…

– Фу! Устал… Худче много, чем бой держать, стоять болваном.

Отдавая Лазунке булаву, Разин не успел взглянуть на портрет, полы шатра распахнулись; отстраняя чмокающие удивленно на работу художника лица казаков, в шатер пролезла высокая фигура богатырского склада в стрелецком кафтане.

– Месяц ты ясный, а здорово-ко, Степан Тимофеевич!

Разин хмурый сел на ковры на прежнее место, молчал, наливая в чашу вино, и, не глядя на стрельца, сказал:

– Сам пришел, палач Петры Мокеева?

– Мокеева, батько, чул я, шах кончил, не я…

– Шах оно шах, а ты пошто руку приложил?

– Не навалом из-за угла – игра такая, играли во хмелю оба – сам зрел!

– Чикмаз, с Петрой, кабы жив, воеводу просто за гортань взяли: сдавай Астрахань!

– Захоти, батько, Астрахань твоя! Молодцов нарочито по тому делу привел: надо, так хоть завтре иди бери…

– Годи, парень, кричать: немчины близ, да един в шатре, то воеводины гости.

– Много кукуи смыслят! Эй ты, куричий хвост, поди отсель, скоро!

Чикмаз взмахнул длинной рукой, задел мольберт и чуть не опрокинул работу немца.

– Хальт! Мейн готт, гробер керл![60] – Немец в ужасе замахал одной рукой, другой схватил портрет.

– У нас скоро, иди!

– Жди, Чикмаз, дай гляну, что волосатый пес марал.

Разин встал. Немец показал ему работу.

– Ото выучка человечья великая, и что она деет: как воочию я, едино лишь немотствую да замест булавы – палка в руке…

– Тю… маршаль штаб[61]! Маршаль…

– Лазунка, дай ему, волосатому, жемчугу пригоршню – заслужил…

Лазунка в углу из мешка достал горсть жемчуга, всыпал в карман немцу, тот поклонился и, продолжая внимательно разглядывать, атамана, словно стараясь запомнить могучую фигуру его, сказал:

– Другой парсун пишу – даю тебе.

Художник, бережно приставив портрет к стене шатра, спешно собрал мольберт, забрал работу и еще спешнее пошел, забыв на земле в шатре шляпу. Лазунка догнал художника, нахлобучил ему шляпу. Разин сел, приказал:

– Садись, Чикмаз! Нече споровати – пить будем, не Персия здесь – Астрахань. А в своем гнезде и ворон сокола клюет. Унес ноги – ладно, червям не угодил на ужин.

– Toe ради могилы утек я, батько!

Наливая Чикмазу вина, Разин спросил:

– Скажи все, что мыслишь о своем городе и людях.

Чикмаз выпил вино, утер привычно размашисто рукавом длинную сивую бороду, ответил:

– Перво, батько Степан, знай мою душу! Не с изменой, лжой пришел я… И тогда не кинул ба поход, да посторонь тебя были люди, кои застили мою любовь к тебе, – Петра, Сергей, Серебряков Иван… Нынче не те – иные удалые надобны. А я от прошлого с тобой – буду служить. Надо на дыбу? Пойду!

– Верю! И люди надобны.

– Привел я Ивашка Красулю, Яранца Митьку, да в Астрахани ждет тебя удалой еще – Федька Шелудяк. Этих четырех нас покудова буде… Заварим кашу – Красуля стрелецкой сотник.

– Добро!

– И еще – от себя дозволь совет тебе дать, батько.

– Сказывай!

– С воеводой Львовым Семеном пей, гуляй. Не знай страху – прямой человек! Прозоровских же опасись.

– То я ведаю.

– Гей, Красулин! Яранец! Атаман кличет.

На голос Чикмаза вошли двое: приземистый широкоплечий Яранец и высокий, узкий, с длинной редькообразной головой рыжий Красулин.

– Лазунка, дай еще чаши.

– Пьем за здоровье Степана Тимофеевича!

– Сил наберись, батько, да скоро и в Астрахань воевод судить.

– Много довольно им верховодить, кнутобойствовать с иноземцами!

– Зажали стрельцов!

– Стрельцы все твои, они шатки царю.

– Ребята! Силы, батько Степан, скоро наберется. Людей по листам подметным идет немало, иные идут по слуху… Чуял я, Степан Тимофеевич, – обратился к Разину Чикмаз. – Ус Василий козаков ведет, не дально место видали их. Да за козаками идут калмыцкие, – многие улусы. Все к тебе, и долго Астрахани не быть под воеводами. Навались только.