Разин Степан

Девочки, когда ругалась птица, гортанно хохотали. Увидав хозяина с чужим, девочки быстро скидали подушки в ряд и будто по команде повернулись лицами к ковру на подушках, выставив до пятнадцати худеньких ягодиц.

— Вот-те, гость дорогой, тут вся честь!

— За здоровьем, Акимушко, обучил бы ты их хором к этому виду сказывать мусульманскую суру! — посмеялся рыжий.

Курносый дьяк был серьезен; он обошел всех лежащих на подушках, одной сказал:

— Принеси воды!

Девочка кувырнулась с подушки, юркнула бегом и бегом принесла кувшин с водой.

— Обмойся, — строго сказал хозяин.

Так же по-персидски прибавил, махнув рукой:

— Играйте!

Потянул рыжего за рукав киндяка, сказал московским говором:

— Ляжь, Гаврюха!

Рыжий, пригибаясь к полу, ворчал:

— Ой, ой! Обусурманился, Аким Митрич: ни стола, скамли, ни образа, — рожу обмотать не на што!

Хозяин подвинул ему кальян с угольком в чашечке.

— Штоб те стянуло гортань, родня, — кури!

Откуда-то вошли, видимо, ждавшие продавца ясыря два старых перса в вишневых безрукавых плащах, в песочных узких халатах с зелеными кушаками с бахромой, под халатами белые полосатые штаны, низко спущенные на тупоносые малеки.

— Салам алейкюм!

— Ва алейкюм асселям!

Взяв за руки двух смуглых девочек, стали торговать их. Покуривая кальян, не поворачивая на стариков головы, бывший дьяк сказал:

— Джинсэ![189]

— Сэ[190] туман!

— Чахар туман![191]

— Бисйор хуб — сэ!..[192]

— Сэ туман…

Девочки боязливо глядели на бородатых стариков. У одного за зеленым широким кушаком блестел желтой ручкой кинжал, у другого за таким же кушаком — ручка пистолета. Когда сторговались, один из стариков подошел снова к девочке, выпущенной из рук во время торга, завернул на голову ее короткую рубашку, оглядел тело, что-то сказал тихо курносому. Хозяин ясыря кивнул головой, взял девочку за руку, увел в другую половину, где висели кинжалы; вернулся — девочка плакала.

— Вот хэльва[193], кушай! — сказал старик, спросил: — Справна ли?

— Справна для ложа! — ответил хозяин.

Девочка, жуя клейкую сласть, не могла кричать, только всхлипывала и ежилась, перебирая ногами. Отдав деньги, старики увели девочек — одну из них в окровавленной рубашке. Хозяин, пряча серебро, проводил покупателей до сеней. Когда вернулся, рыжий встретил его словами:

— Знаю теперь, Акимушко, какой ты лекарь!

— Кури, сатана крысья!

— Накурился! А знаешь ли, ссуди мне девчонку, в обрат верну скоро! Энтим промышляешь — зрю!..

— Сказывал — чего еще? Пробовал бачей промыслить, ценят дорого, да, вишь, мальчишку на грабеже трудно ловить, девку проще… Тебе пошто девку?

— Место проклятое — лиходельных баб вовсе нету, а плоть бес бодет!

— Персам пошто лиходельницы? Чай, сам видал — у шаховой мечети кейша дает развод, кто прожил с женой не менее полгода… Люблю тутошние порядки — все просто и скоро! Домов не запирают, вор редок, а попал вор — конец. На старом майдане, где дрова продают, палач заворотит вору голову на колено, пальцы в ноздри сунет и — раз! — по гортани булатом… Ясырем торговать? Торгуй — просто! А на Москве указы царские. Да годи — девка денег стоит! Вишь, тезики за двух дали, считать на московские, — полтораста рублев! Сам я под Бакой у шарпальников Стеньки Разина купил недешево товар…

— Самого зрел Стеньку?

— Не, казаки да есаул были. А добирался хоть глазом кинуть на него, не видал!.. Есаул матерой, московский, вишь, стрелец был Чикмаз — удалой парень!

— Где ныне, думаешь, шарпальники?

— Тебе пошто?

— Морем поедем в обрат, чтоб не напороться — беда!

— Сказывали, назад, к Теркам, идут…

— Та-а-к, пошли, Дербень взяли… Девку я прошу на ночь, не навсегда…

— Даром все одно не дам!

— Ну, черт! А каки указы царевы по ясырю?

— Я вот нарочито списал, еще когда в Посольском приказе был, хо-хо! Указ тот для памяти вон где висит… Я кизылбашам чту его, толмачую тезикам московские запреты, ругают много царя с боярами… Не знал коли? Чти!

Рыжий быстро встал, глаза забегали по стенам. Подошел ближе к стене, двинул пылавшую плошку, прочел вслух крупно писанное на желтом, склеенном по-московски листке: «Приказать настрого, чтоб к шахову послу на двор никакие иноземцы не приходили и заповедных никаких товаров, и птиц; и кречетов, и соколов, и ястребов белых не приносили, и татарского ясырю крещеного и некрещеного, жонок, девок и робят не приводили, да и русские служилые и жилецкие люди к шаховым и посольским людям не приходили ж и вина и табаку не курили, не покупали и даром не пили, огней бы на дворе посольские люди в день и ночь не держали».

— А знаешь что, Аким Митрич?

— Што, Гаврюшка?

— То приказ тайный стрелецкому голове, и ты тайную грамоту шаховым людям чтешь и тем чинишь раздор между величество шахом и великим государем!

— Б…дословишь ты, сын сукин!

— И теперь девку ты должен безотговорно отпустить, инако доведу я на тебя большим боярам и царю-государю доведу же!

— Чую, что сыщик ты!

— Что с того, что сыщик!

— Тьфу, сатана! И завел же я, худоумной, волка в стойло, вином поил… Ну, коли ошибся я, давай торги делать. Только совесть твоя гнилая: скажешь — не сполнишь?