Разин Степан

— Буду я вам, казаки-браты, честь, как запорожской атаман Серко судил с салтаном…

— Эге, добре!

— То послушаем! На бочку, ставай на бочку…

Прикатили бочку, доску поперек дна кинули, подняли писаря.

— Чти-и!

Человек в синем поправил шапку, саблю одернул, вытащил из-за пазухи пачку бумаг, послюнив палец, перелистал и крикнул, взглянув на головы и шапки:

— А ну, не бодайтесь!

Бумагу, которую читать, бережно и медленно развернул, прочел громко: «Кошевой атаман Серко крымскому хану Мураду».

— Эй, чего чтешь? Чти к салтану турскому!

— А ту, к турскому салтану, бумагу я, казаки-браты, в станичной избе заронил, не сыщу!

От многих рук, вскинутых вверх, по белому песку замотались голубые и синие тени.

— А нехай ее чертяка зъист!

— Чти коли крымскому.

— Ну, казаки, чту: «Братья наши запорожцы, с вождем своим воюючи в човнах по Евксипонту, ко-с-ну-ли-сь му-же-ственно и самых стен константинопольских и оные довольно окуривали дымом мушкетным при великом султанове. И всем мешканцам (обывателям) цареградски-им сотворили страх и смяте-ние и некоторые одле-гле-йшие (окружные) селения константинопольские запаливши толь счастливо, з многими добычами до коша своего поверг-нули».

— То Нечай с Бурляем — запорожцы — хорошо привиталися с турчином!

— И мы нынь его не забуваем!

Боярин сказал:

— Примечайте, дьяче: шарпальникам государев запрет ништо, приказано им турчина не злить…

Толпа, потная, пьяная, лезла слушать, надеясь, что писарь будет читать бумагу к султану. Солнце жгло головы и плечи. В глубоком небе чуть заметно, как муха на голубом высоком потолке, стоял над толпой какой-то воздушный хищник.

— Куркуль реет!

— Где? Не вижу. Эге, высоко!

— Высоко, бисова шкода!..

Писарь слез с бочки, казаки с моря кричали:

— Ты, пысьменный, пошто Дону служишь?..

— Служи Запорожью!..

— Запорожцы никому не продались! Низовики продались московскому царю.

— А бо-дай вона выздыхала, царьская Московия, и с царем и з родом его!

— «С турчином греха не заводить, ждать указу», — ведь так, боярин, писано государем и великим князем? — спросил один дьяк.

Боярин, гневно тыча в песок посохом, водя по толпе глазами, сказал шепотом:

— Разбойники позорят поносным словом имя государево, — негоже нам быть тут!

Москвичи двинулись дальше.

7

Посреди улицы, в сыром месте, кинув прямо в грязь атласный плащ, разлегся запорожец с двумя пленницами-турчанками. Одну из них он посадил за собой, положив большую бритую голову с оселедцем ей в колени, другая сидела рядом на песке. Косы турчанок из рук казак выпустил и, зажмурив глаза, дремал на припеке. Кривая черкесская сабля в серебряной оправе, кремневый ржавый пистолет лежали у его правой руки.

Закрыв глаза, опустив черноволосые головы на смуглые голые груди, пленницы, видимо, грустили без слез.

Боярин подошел к запорожцу. Дьяки встали поодаль, но старик кивком головы позвал младшего из них:

— Взбуди его!

Ефим зашел к запорожцу сбоку, слегка толкнул дремлющего носком желтого сапога.

— Кой бис?! — крикнул запорожец. Загорелый кулак разжался, и узловатые пальцы впились в рукоятку сабли.

Боярин громко сказал:

— Эй, козак, продаешь жонок? Угодно нам знать цену.

— Мой ясырь — двадцать талерей за голову.

Приоткрыв глаза, запорожец, отняв руку от сабли, полез ею в карман красных шаровар, вытащил большую трубку, кисет и кресало.

— Разбойник! Пошто много ценишь?

Запорожец, не обращая внимания на слова боярина, набил трубку, высек огня, закурил и вновь решил задремать…

— Даю тебе двадцать пять рублев московскими. Талер — цена рубль!

— Сам не беззубой, да менгун[62] надо, а то на обеих бы женился… даром марать посуду не хочу!

Боярин, выжидая, молчал.

Казак вскинул на него разбойничий взгляд, прибавил, шлепнув рукой по рваной штанине:

— Нам в путь-дорогу идти есть с чем, а ты, крамарь, — мертвец!

Боярин метнул глазами на казака и зашипел, тряся головой. Из-под розовой бархатной мурмолки замотались по вискам седые косички:

— Один лишь дурак указует перстом меж ноги, умный в лицо зрит!»

— Поди к бису, крамарь! Дешевле ясырь не продам тебе за то, что мертвец… Хочу, чтоб у жонок куча хлопцев была… Сам не имеешь глузда — на титьки им глянь, на брюхо… э-эх! Падаль ты, тьфу!

— Мне их не доить, бери двадцать шесть талерей, — сыщу деньги…

Запорожец медленно, полусонно набил снова трубку, закурил.

Подошел высокий степенный турок или бухарец в белой чалме, в пестром длинном халате, что-то очень тихо сказал по-турецки — пленные подняли головы; у той, которая держала голову казака, смуглое лицо ожило румянцем, другая турку улыбнулась глазами, боязливо и быстро кинув взгляд на дремлющего казака, слегка поклонилась.

Человек в чалме нагнулся над запорожцем, сказал громко:

— Селэ малыкин![63]

— Ого! — запорожец открыл глаза, ответил тем же приветствием: — Малыкин селэ, кунак!

— Колько — два?

— Тебе, мухаммедан? За тридцать талерей — два!

— Дай ясырь — бери менгун.

Запорожец быстрее, чем можно было ожидать от грузного тела, сел, загреб в охапку обеих пленниц, как маленьких девочек, встал с ними на ноги:

— Ясырь вот, дай менгун!